не нравился ему, кому-то не нравился он — жизнь есть жизнь... Казалось бы, чего проще: забудь, выбрось из головы хорошее, вспомни свои большие и маленькие обиды, несправедливости и неполадки, вспомни и ступай себе с чистой совестью подальше от проходной — плохое не удержит... Нет же, помнится отчего-то как раз хорошее. Да и плохое помещается в хорошее, а все вместе составляет биографию, жизнь. Наверное, можно заставить себя забыть, выбросить что-то особенно неприятное, но тогда образуется пустота, и станет больно, что она есть...

— О ком-нибудь другом плохо подумал бы. — Проговорил директор. — О тебе не могу. — Он незаметно потер затылок. Сейчас бы проглотить таблетку, заглушить тупую боль, но в присутствии Кузнецова, который старше его лет на пятнадцать, глотать таблетки было стыдно. А пожалуй, и неприлично. — Нож острый отпускать тебя, честное слово!..

— Все равно придется.

— Все равно, все равно! Помрем мы когда-нибудь все равно. Прикажешь организовывать жизнь исходя из этого?

— Пора и молодому Антипову дать самостоятельность, — сказал Кузнецов. — У него талант, Геннадий Федорович, что ж человека держать на поводке.

— Тут и зарыта собака? — встрепенулся директор, забыв на мгновение про головную боль и про высокое давление.

— Не в этом дело. Устал я.

— Брось эту сказку про белого бычка!

— Вообще-то не хотелось бы оставлять цех неизвестно на кого...

— И мне не хотелось бы. — Директор встал. — Недели хватит на размышления?

— Я все решил. — Кузнецов тоже поднялся.

— Бывает, сегодня что-то решишь твердо, а назавтра ломаешь голову, как бы перерешить.

— Это когда за других решаешь, а я за себя.

— Намек понял, но должен сказать тебе, что решать за других труднее, чем за себя!

— И я про то.

— А чего же решаешь за молодого Антипова?.. Может, он не хочет на твое место? Может, у него свои планы?

— Планы у него есть, это верно, — сказал Кузнецов. — Только они не расходятся с моими.

— Значит, все-таки я угадал?

— Нет. Угадал я.

— Пронюхали?.. — Директор взял Кузнецова за локоть. — Даю тебе слово: потому отпускаю тебя, хоть и болит душа, что сам вижу — молодому Антипову нужно живое дело. Ступай, я ничего не знаю и твоих признаний не слышал. А проводим с честью, не сомневайся.

ГЛАВА IV

Слух о том, что Кузнецов неожиданно решил уйти на пенсию и что на его место назначают молодого Антипова, которого не всякий и по отчеству-то зовет, быстро распространился по заводу.

По-разному люди отнеслись к этой новости. Кто-то удивлялся, кто-то недоумевал, а кто-то принял это известие болезненно. Пошли разговоры, будто бы Кузнецов уходит неспроста и не сам, что это сигнал всем старикам, от которых хотят понемногу избавиться.

В конце концов директор на одной из планерок объявил по селектору, что Кузнецова никто не просил уходить, более того — просили остаться, и Николай Григорьевич подтвердил это лично.

После планерки Анатолий Модестович в который уже раз принялся уговаривать Кузнецова, чтобы тот передумал, взял назад заявление.

— Хватит, Модестович! Сколько можно об этом? Назад пятками не ходят.

— Именно назад пятками и ходят, — пошутил Анатолий Модестович.

— Пускай, кому нравится. А ты двигай по прямой к своей цели и никуда не сворачивай. Это мой тебе совет. Ну, конечно, локтями не очень сильно работай.

— А по головам можно?

— Не перегибай!

— Но ведь вы уходите из-за меня!

— Это тебе так хочется, потому что много о себе думаешь. А я ухожу по причинам высшего порядка, понял? Где там! — Кузнецов махнул рукой. — Поработаешь с мое, тогда поймешь. Или не поймешь. И еще... — Он насупился. — Кто тебя сегодня утром окликнул на заготовительном?

— Леша Гаврилов, а что?

— Запомни, Модестович: он тебе не Леша, а ты ему не Толя. Какие у вас с ним отношения за проходной, меня не интересует. Кумовья вы, сватовья или на рыбалку вместе ходите — не имеет значения. А на работе ты для него начальник, которого зовут Анатолий Модестович. Не нравится — товарищ Антипов. Что морщишься?

— Да так, вообще.

— Пора привыкать. Не мальчик, отец двоих детей, а все в Тольках ходишь. Есть такие люди, которых до глубокой старости по имени все подряд зовут. Не от уважения это, Модестович.

— Какое это имеет значение, Николай Григорьевич?

— Большое. Ты относись к людям по-доброму, а панибратство на работе не разводи. Случись что, как ты того же Гаврилова приструнишь, накажешь, если он для тебя Лешка? Толя Лешу не обидит, не выдаст!.. Дальше — больше. Глядишь, был у человека авторитет — и нет его, улетучился.

— Я постараюсь, — сказал Анатолий Модестович, хорошо зная, что будет трудно.

— Постарайся, а кому надо — я сам скажу, — пообещал Кузнецов. — Понимаю, что тебе неловко. Держись. Держись за Серова, за таких, как он. С ними не бойся поспорить, но когда дельное советуют — прислушивайся. Они не для себя стараются, для производства. У них в крови это. Но свое мнение высоко ставят. Есть мудрое правило — слыхал? — опираться лучше на то, что сопротивляется.

Неожиданно с назначением Анатолия Модестовича не согласился старый Антипов. Он заявил об этом на заседании парткома, когда обсуждали кандидатуру зятя.

— Молод, — сказал, — рано в начальники. Подучиться надо как следует.

— Кого вы предлагаете? — спросил директор.

— Не отпускать Николая Григорьевича. Устал он!.. Да на то и жизнь дана человеку, чтобы уставать. Не уставшему-то и умирать, наверно, страшно. Пусть работает.

Старого Антипова поддержал главный инженер, у которого свои были виды на Анатолия Модестовича.

— Правильно, Захар Михайлович. И я за то, чтобы не отпускать Кузнецова.

— Ваше «правильно», Сергей Яковлевич, мы тоже знаем, — усмехнулся старый Антипов. — В начальники цехов зятю моему рановато, а уж к вам в заместители и вовсе.

Все-таки Анатолия Модестовича утвердили, а Захар Михалыч, придя после заседания парткома домой, объявил, что