двух одинаковых жизней, и сердце у каждого человека бьется по-разному. Честно ли живут дети и внуки твои, в труде ли хлеб насущный добывают, не обирают ли ближнего, не зарятся ли на чужое в зависти черной?..

— Честно живут.

— Чтят тебя, отца и деда?

— Уважают, ничего не скажу.

— Вот и ладно... — удовлетворенно вздохнула бабка Таисия и пошла прочь, согбенная, маленькая, тяжело волоча больные ноги.

На кривой лысой сосне примостилась ворона. Склонив голову, она долго разглядывала старика Антипова, потом, взмахнув шумно крыльями, каркнула удивленно и улетела.

Снег просыпался с веток и не оседал, повиснув в воздухе.

Старик Антипов простился с женой, понимая, что теперь уже навсегда, до самой собственной смерти, и заспешил с кладбища. Он был спокоен и радовался этому.

Возможно, слова бабки Таисии (была она или показалось?), а возможно, и что-то другое привело старика Антипова к осмыслению простой, как все вечное и мудрое, истины, которая прежде не давалась ему: он честно и до конца исполнил свой долг, свою миссию и обязанность на земле, как исполняют ее все Антиповы — и дочь, и зять, и внуки... Все они правы, но каждый наравне с другими прав еще и по-своему, и эта отдельная правота каждого не выходила и не выходит за границы общей Правды, не противоречит ей, потому что все они, Антиповы, живут на земле открыто, как должен жить человек, им нечего и незачем прятать что-то от остальных людей.

Это главное, а все другое — как снег и ветер, как мороз и зной, как времена года — преходяще и временно.

Он шел по дорожке к воротам, нагоняя бабку Таисию, которая задержалась еще возле чьей-то могилы, и думал обо всем сразу, думал сумбурно, но всякая мысль между тем обретала какой-то живой, знакомый образ, и образы эти, будучи памятью, выстраивались друг за другом нескончаемой вереницей, проходили сквозь сознание старика Антипова, составляя одно, единое целое со всем тем, что было хорошего, что было плохого.

И с тем, что будет...

КОНЕЦ

1974—1976 гг.