* * *

…Уже начался следующий урок, на лестнице никого нет. И Соня говорит мне:

– Ты только не думай. Кирилл не злой. Он… Он тоже умный – не такой, конечно, как ты. Просто он не понимает, когда люди другие. Непонятные.

– Я другой? Непонятный?

Кажется, я первый раз смотрю человеку в глаза. Обычно это очень неприятно; но тут нормально. Светло-карие глаза, с зелёным оттенком. Я рассматриваю, как у Сони устроена радужная оболочка. Этот цвет вытесняет мешанину фиолетового и коричневого у меня в голове.

– Ты не совсем обычный, Лёва, – говорит Соня.

Она отводит глаза. И добавляет:

– И это очень хорошо.

…Потом я сижу у медсестры. Она мне разрешила надеть мои тёмные очки, напоила сладким чаем и дала лист бумаги, я там закрашиваю клеточки.

– Ты хочешь домой пойти или можешь ещё на уроки?

Последний урок – математика. У нового учителя со странной головой, Константина Михайловича. Голова у него совсем лысая и несимметричная. Мятая какая-то. Но я бы не сказал, что он некрасивый. Просто необычная голова. Я его уже видел, мне показали – но урока ещё не было.

Мне жаль это пропускать.

Там, у медсестры, я перевернул листок с закрашенными клеточками и сразу, начисто, записал мелодию Сониного уха. Даже гармонии внизу подписал, буквами. Такие можно на гитаре играть, а мелодию петь про себя.

– Если чувствуешь себя нормально, можешь идти.

Я чувствую себя нормально. Даже немного лучше, чем нормально.

Это первый раз со мной. Когда я вырулил из такого штопора, не орал, не злился и всё помню. Значит, я могу. Могу с собой справляться. И даже слово «урод» не кажется таким уж страшным. Похоже на «бутерброд». Надо просто в голове успеть сказать: «Урод – бутерброд, бутерброд с сыром». И нормально!

И я пошёл на математику, совсем спокойно. Ещё подумал, что Кирилл Комлев – квадратное имя. Имя и фамилия на «к»; и количество букв совпадает. Можно вписать в квадрат: по горизонтали и вертикали.

Если бы мне такое квадратное имя… Меня звали бы, скажем, Иннокентий… нет, лишняя буква. Тогда Иеронимус. Иеронимус Иноземцев. Вот был бы ужас.

* * *

– А вы знаете, какой сегодня день? – спросил Константин Михайлович. Свет интересно падает на его голову, блики на гладкой голове перемещаются всё время.

Все молчали.

– Пятница? – спросил Комлев.

– Да, но не просто пятница.

– Я знаю; сегодня День числа «пи», – сказал я.

– Ты Лёва Иноземцев? – спросил он.

– Да. Откуда вы знаете?

– Ты известная личность, – говорит математик. – Можешь рассказать всем, почему сегодня математики отмечают День числа «пи»?

…Что я за известная личность, интересно.

– Просто дата совпадает с числом «пи», с первыми знаками. Три целых четырнадцать сотых, – а сегодня четырнадцатое марта, третий месяц.

– Точно. А ты можешь рассказать подробнее, что это за число «пи» такое? – спросил он.

Интересно, я за него буду всем математику объяснять?

– Если длину окружности разделить на диаметр, всегда получается это число. Его нельзя записать десятичной дробью, оно иррациональное. Округлённо равно три и четырнадцать как раз.

Конечно, мы всего этого пока не проходили. Но ничего тут такого особенного нет.

– А тебе нравятся такие числа? – спросил вдруг этот Константин.

Неожиданный вопрос; обычно на уроках такого не спрашивают. Я вдруг понимаю, что он хотя и лысый, но это не от возраста. Он совсем молодой человек, его все Костей зовут, наверное, кроме учеников.

– Да, – говорю я. – Нравятся.

– А сколько ты знаешь знаков после запятой? В числе «пи»?

– Кажется, двадцать три… Дальше не уверен.

– Круто, – говорит Костя. – Можешь записать?

И даёт мне мел. И я пишу на доске:

3,1415926535897932384626433

– Дальше не помню.

…Тут он берёт у меня мел и пишет дальше:

832795

В классе тихо-тихо, слышно, как лампочка гудит. И тут Соня спрашивает:

– Константин Михайлович… А зачем это нужно? Наизусть столько цифр – вам зачем?

Он обернулся, смотрит на неё внимательно. Руку забыл опустить, так и держит у доски.

– Ты знаешь какие-нибудь стихи наизусть? Не по программе, а просто так?

Соня пожимает плечами. Не знает.

– Я знаю, – вдруг говорит Комлев. Кто его просил лезть.

– А музыку? – спрашиваю вдруг я.

– Музыку да, – отвечает Соня, – много. Неужели для вас эти цифры – как музыка?

– Вроде того, – кивает своей неправильной головой учитель Костя. – Кстати, я тут слышал такую вещь: одни ребята записали музыку числа «пи».

– Как это?

– Сейчас включу.

Он кладёт мел прямо на стол, возится со своим телефоном, а потом включает.

Мне не нравится. Электронный звук, выдуманный. Я сразу понял: они каждую цифру обозначили как звук и пошли повторять вот эти цифры после запятой…

– Нет, – говорю я и зажимаю уши.

– Почему нет? – Костя спокойно спрашивает, не злится, не кричит, не ругает меня. Просто интересуется, почему нет. Телефон испачкал мелом: белые отпечатки.

– Это не похоже на число «пи», это формально… Ну… Представьте: если это число в другой системе счисления записать, в восьмеричной, например… Ведь цифры другие будут! А число «пи» от этого не зависит, оно совсем другое, и всё!

Я не могу объяснить и начинаю злиться.

– Это очень интересно, Лёва, – говорит учитель Костя. – А ты можешь представить, как надо? У чисел есть связь с музыкой?

– Я не знаю, – мне никогда не приходилось говорить об этом вслух, только в письмах с Соней. Я начинаю заикаться, трудно говорить. – Просто это число хорошо организовано. В нём есть система, которую мы не понимаем, не видим. Тут есть что-то непонятное – как будто мы видим только то, что снаружи… музыка. Музыка тоже организована непонятно.

– Мне бы хотелось поговорить с тобой, Лев, – говорит Костя. – Можешь остаться потом?

– Да, конечно.

И он суёт свой телефон, испачканный мелом, в карман:

– А сейчас откройте номер четыреста девятнадцать.

* * *

Я остался на перемене, и Костя стал спрашивать:

– Тебя особенно интересует математика, так?

– Не совсем… То есть и м-математика тоже, но… Я не знаю.

Я начал заикаться, мне хотелось ему объяснить очень точно, что же меня интересует; а слова не находились.

– А музыка? Ты не торопись, попробуй объяснить. Это… это очень, очень интересно.

…Я начал говорить – и сам не заметил, что хожу по всему классу, размахиваю руками и говорю, говорю: про звуки и цвет, про вот эти связи,