class="p1">Жано крепко взял меня за локоть, и мы пошли, не оглядываясь.

Мы шли, молча глядя перед собой. Миновали тюрьму. И не знаю, что́ это было — позднее безлюдье улицы, или разговоры о гильотине, или ночь... но на душе было беспокойно.

— Испоганили хорошую улицу... — сказал Жано, обернувшись.

Мы ускорили шаг.

Глава шестая

Так проходила моя зима. Зима тысяча девятьсот тридцать третьего года. В постоянном страхе за завтрашний день, в постоянной думе о бабушке, в борьбе с адовой химией, которую никак было не втиснуть в меня. Каждый новый день убеждал, что жизнь — это труд. И я трудилась. Жила и любила эту жизнь, любила Париж, Латинский квартал, друзей; любила наши встречи, наши споры, даже наши ссоры...

Зима как будто отступила, и всё вокруг становилось похоже на весну, и хорошо было ранним утром бежать в Латинский квартал, вдыхая весенний воздух и отгоняя ночную усталость. Я трудилась на совесть, и всегда у меня было такое чувство, как будто кто-то подгоняет меня и мне нельзя останавливаться.

В тот день я сдала зачет по физической химии и, твердо поверив в себя, решила сразу же засесть за органическую.

Вечером я принялась за оставленные на время конверты. Было уже очень поздно, когда я почувствовала, что меня просто мутит от них. Усталость обрушилась на меня, и я хотела лишь одного — спать.

Я пошла за перегородку, открыла оба крана, и вода полилась в умывальник. Раздеваясь, я глядела в зеркало. И видела мертвенно-бледное лицо, тонкую шею с выступающими ключицами, узкие, почти совсем еще детские плечи. Я отвернулась. Едва нырнув под одеяло, заснула.

Проснулась я оттого, что кто-то включил свет. В комнату вошла Тася. Она бросила на стол свой портфель и села в кресло. Я с трудом открыла глаза и опять закрыла:

— Где ты ходишь... третий час...

— Маринка, не спи! Сдала? Физическую химию сдала? Ну, не спи же!

Усевшись на кровать, Тася легонько погладила меня по лицу. Было приятно чувствовать на щеке Тасину мягкую ладонь.

— Маринка, мы в Шартр ездили... Были на «Фаусте». Слышишь? Ну, проснись скорее. Зачет сдала? Ну, открой же глаза, Маринка... У Прокопа ужинали...

— С кем? — Я открыла глаза, уставилась на Тасю.

— С советскими инженерами!

— С какими советскими?

— Из Москвы. В Америку едут.

— А ты?.. При чем тут ты?

— Позвали.

— Кто?

— Торгпредство. Переводчиков не хватало. Студент знакомый порекомендовал меня.

— И ты показала им Париж?

— И Шартр.

— Шартрский собор понравился?

— Понравился.

— Расскажи мне про советских инженеров. Какие они?

— В них есть что-то общее с Костровым, — сказала Тася, немного подумав.

— Русские, — сказала я.

— Нет. Не только это.

— А что?

— Не знаю. Неуловимое что-то. А только до чего с ними легко, если б ты только знала! Как будто всю жизнь друзья.

— А с Костровым не так? — спросила я.

— И с Костровым.

— Познакомь.

— С Костровым?

— Да. Почему ты удивляешься?

— А знаешь, ему сколько? Двадцать девять!

— Ну и что? С Жано ведь подружился.

— Если тебе хочется, пожалуйста, — сказала Тася. — В Вадиме Андреевиче что-то есть от этих советских инженеров. Хоть разные они, а в чем-то очень одинаковые.

— Вот и интересно.

— Ну ладно, Костров — за мной, а теперь спи, — сказала Тася. Она соскочила с кровати и взяла свой портфель.

— Подожди. А что они строят, эти инженеры?

— Метро будут строить. В Москве. Андрей сказал.

— Кто это — Андрей?

— Главный у них. Постой, Маринка, ты сдавала сегодня?

— Сдала.

— Ну, видишь. Всё пойдет хорошо. Спи.

Глава седьмая

Теперь мы с Тасей встречались только поздно ночью. Целыми днями и вечерами она пропадала с советскими инженерами. Пропускала лекции, не готовилась к экзаменам. Возвращаясь ночью, заглядывала ко мне.

— Маринка, хорошо, что ты не спишь!

— Где были сегодня?

— В Версале.

— Понравилось?

— Андрей говорит, до сих пор никто еще не отважился повторить Версаль.

— Еще бы!

— Андрей считает, что Мансар неповторим...

— На то — француз! — не дала я ей досказать.

Тася улыбнулась. В другой бы раз обязательно стала со мной спорить. Но сейчас она была переполнена другим.

— Андрей говорит, в Париже каждый камень умно положен.

— А другие что говорят? Другие — ничего не говорят?

Тася покраснела.

— Хорошо мне с ними, Маринка! Будто каждое утро в Россию ухожу.

— А вечером во Францию возвращаешься? — подхватила я.

— Да, — сказала Тася, — на улицу Веронезе...

Я отлично понимала Тасино волнение. Я не хотела этого, но каким-то краешком оно трогало и меня.

* * *

У меня ничего не изменилось. Только теперь уже по-настоящему пришла весна, и было тепло, и на деревьях появились маленькие листочки, и лужайки в Люксембургском саду ярко зазеленели. И забурлил по-весеннему Латинский квартал. Близились экзамены. Дни мои были трудные, напряженные. Но, когда они кончались, я сразу же про них забывала, будто их и не было вовсе. Одни вечера: нарядный бульвар Сен-Мишель — наш студенческий Бульмиш, «Кафе де ля Сорбонн», где меня ожидали мои друзья Рене и Жозефин, Франсуаз и Луи и неизменный Жано. Мы пили кофе и ели теплые промасленные круасаны, потом шли в Люксембургский сад или бродили по Бульмишу до площади Обсерватории и обратно до площади Сен-Мишель; или переходили мост и шли на набережную Сены, за собором Нотр-Дам. Потом наши аристократы Луи и Франсуаз, подчиняясь домашнему распорядку — быть дома к определенному часу — отправлялись в свой фешенебельный район Этуаль, где жили оба, а мы вчетвером отправлялись чаще всего в библиотеку Сент-Женевьев, где у Жано всегда находилось какое-нибудь неотложное дело: то статью написать в студенческую газету, то листовку составить или приготовить доклад.

А мы с Рене и Жозефин набирали кучу разной литературы и просто читали. В эти вечерние