Он тянулся к бутылке долить себе в стакан водки, Маргарита, помня свое обещание Полине, останавливала его:

– Артем Григорьич! Артем Григорьич!..

Скоробеев послушно подчинялся ей:

– Правильно, Рита, правильно. Останавливай. Не позволяй.

Сама Маргарита пила шампанское и позволяла его себе основательно больше, чем следовало бы. Но это в ней играло счастье. Она чувствовала себя на месте. Ей было хорошо с этими людьми, это был ее круг. В голове у нее, не без иронии по отношению к самой себе, промелькнула мысль: наверное, у них у всех чистые уши. Собственно, эта была даже не мысль, а как бы некая твердая уверенность, и она осознанно перевела свое ощущение в мысль, чтобы лишить патетики.

Еинственное, что ее не устраивало в них, – это то, что все они были стариками. Не в полном, конечно, смысле, но много старше, чем ей бы хотелось. Ощутимо старше. Если бы помоложе – было бы совсем замечательно. Как, интересно, Полина вышла за старика? Хотя, если посчитать, тогда, лет восемь-девять назад, Скоробееву было всего тридцать шесть, тридцать семь. Правда, в любом случае у них с Полиной получалось пятнадцать лет разницы, пятнадцать лет – это, Маргарите казалось, целая пропасть. Да и тридцать шесть, тридцать семь – тоже порядочно, не скажешь, что молодой. Маргарите нравились сверстники. Чуть старше, чуть младше – вот как Атлант. Своего, в общем, возраста. Здесь, в этой компании, она не могла бы отозваться ни на чьи ухаживания. К сожалению.

Домой она ехала на машине. После заседания членов комиссии, чтобы им не толкаться в транспорте, развозили обычно на разгонных «Волгах» – троих-четверых в одном направлении, – и Маргарите обычно тоже доставалось место.

Ехать на служебной машине, ехать по праву – о, это, оказывается, было совсем не то, что на такси или даже в машине любовника. Маргарита познала прелесть езды, когда тебя везут не за деньги и не простым пассажиром, а потому что это так положено по твоему статусу. Неслись, мелькали за окнами вечерние огни, мигали светофоры, гнулись под метельным декабрьским ветром прохожие на тротуаре, а ты сидела в тепле, в комфорте, ревел для тебя невидимый двигатель, спрятанный в подкапотной тьме, и жизнь ощущалась брошенной к твоим ногам, раскатанной перед тобой подобно цветной ковровой дорожке – попирай ее и иди.

Нехорошее было чувство, стыдное, Маргарита стеснялась его в себе, прогоняла от себя, но все же оно каждый раз посещало ее. А сегодня, многократно усиленное шампанским, так и кружило голову. И она даже не могла с ним бороться.

9

Человек звонил, спрашивал Скоробеева уже раз пятый или шестой. Маргарита, отвечая ему, что Артема Григорьевича сейчас нет и сегодня не будет, попробуйте позвонить завтра или послезавтра, испытывала уже такую неловкость, – хоть объяви человеку все как есть. Она и не предполагала, что это так трудно – врать про своего начальника. Врать приходилось всем вокруг: и когда звонили из правительства, и кто-то из руководителей президентской администрации, и всяких других мест – но этому человеку, чей голос она теперь узнавала с первых слов, врать было особенно трудно. Чувствовалось, что дело, по которому он звонит, не просто важно для него, а чуть ли не сама судьба, Скоробеев нужен ему, как последняя соломинка утопающему.

– Что мне записать для передачи Артему Григорьевичу? – отовравшись по полной программе, спросила Маргарита под конец – как спрашивала обычно.

– Да нет, ничего, – стоическим голосом произнес человек. – Буду звонить снова.

Маргарита положила трубку, хлопнула ладонями по столу перед собой, поднялась и быстро прошлась по приемной – до двери и обратно, но не к своему месту у конторки, а к окну за нею. Вид из окна был убогий. Взгляд утыкался в железную покатую крышу соседнего административного здания, снег с крыши был сметен ветром, и несколько ворон, присаживаясь на хвост, катались с нее, бросаясь с конька. В пространство между этой крышей с воронами и крышей другого здания, стоявшего через переулок, виднелись часть Москворецкого моста и угол здания на другой стороне Москвы-реки. Весь вид. Но все же это был вид из окна, он позволял, погрузившись в созерцание, отключиться от самой себя, и Маргарита, как осталась одна в этих трех громадных комнатах, часто стояла у окна, смотрела в него.

Скоробеев скоро уже две недели был вместе с Полиной и дочерью в Германии. Там у него имелись влиятельные и богатые друзья-немцы, организовывали ему за счет некоего фонда полный пансион на горном курорте, нужно только оплатить дорогу, и за время, что Маргарита работала в комиссии, Скоробеев уезжал туда с семьей уже во второй раз. Официального отпуска он не брал, оставляя тот на лето, – ни в прошлый раз, ни в этот. Он никому не был подотчетен, только самому президенту, а ходит председатель комиссии на службу или же нет – президенту не было до этого дела. Права, Скоробеев позвонил из Германии, дал свои координаты – если вдруг что-то чрезвычайное, – но несколько раз предупредил: если только что-то чрезвычайное. Если в высшей степени чрезвычайное!

От идиотичности своего положения, от того, что ей открылось в шефе, на душе у Маргариты было хуже некуда. Она не понимала, как это может совмещаться: демократические воззрения и такое мошенство. И еще ведь откуда-то деньги на проезд. Туда и обратно на троих – это был его годовой оклад!

Телефон зазвонил вновь. Ох, опять, с сердцем подумала Маргарита, ступая к столу с аппаратами и снимая трубку.

Но это была Наталья.

– Ты еще на работе? – изумилась она.

– И еще часа два просижу, – отозвалась Маргарита.

– Чего тебе там?! – вновь изумилась Наталья. – Шефа нет, что ты там делаешь?

– Попкой сижу на телефоне, – сказала Маргарита. – Именно потому, что нет.

– Вот я так и знала, потому и позвонила! – Голос Натальи кипел возмущением. – А когда ты будешь себя готовить? Всю ночь гулять, хорошо выглядеть – часочка три полезно было бы даже сейчас поспать.

– Отлично буду выглядеть, – заверила ее Маргарита, – Руслан твой будет в отпаде.

– Руслан – это твой, – незамедлительно и с резкостью уточнила Наталья. – Мой – это мой, и к нему своими грязными лапами не прикасаться!

– Упаси Боже, – ответила Маргарита, на всякий случай – всерьез.

Сегодня было тринадцатое января – последний день ушедшего года по старому стилю, и они шли с Натальей встречать старый Новый год в ночной клуб. Клуб был безумно дорогой, ни у Маргариты, ни у Натальи не было денег на билет, и они шли туда по приглашению нового друга Натальи – Джабраила. Так его звали. Он был то ли ингушом, то ли чеченцем. С Вадимом, которого сумела взять на крючок на том летнем пикнике, все у нее закончилось, он оказался пустой фишкой, дутой фигурой, неудачливым бизнесменом без основательного дела, и Наталья бросила его, как только все это стало ясно. Джабраил попросил ее привести подругу в пару приятелю, Наталья, естественно, сразу предложила Маргарите, и Маргарита, поколебавшись самую малость, приняла предложение. После того, что случилось летом, она лежала на дне, никуда не ходила, ни с кем не зналась, у нее была стойкая идиосинкразия на любой мужской запах вблизи, но с той поры, как стала работать в комиссии, лед, спеленавший ее, начал помаленьку-полегоньку растапливаться, она почувствовала, как тукнулись в ней вверх, пошли прорастать, вылезая на белый свет, зеленые ростки, зашевелилась, закудрявилась молодая травка, – она бы точно затеяла с кем-нибуь из комиссии небольшой, необременительный роман, если бы только та не состояла сплошь из одних стариков. Нет, больше сидеть затворщицей было невозможно, настала пора выбираться из своей раковины.