Совершенно потеряв покой духа, Жарков направился к выходу, но на полпути развернулся и принялся энергично грозить пальцем.

— Носитесь с этим вашим писакой как с писаной торбой! — обратился он к Илье Алексеевичу, очевидно, имея в виду интерес сыщика к обстоятельствам, приведшим репортера Чептокральского в дом Лундышева. — И того понять не можете, что сейчас на кону — судьба Отечества! О-те-чес-тва, слышите?!

— Петр Павлович… — только и сумел молвить Ардов.

— И этот ваш индивидуализм мне, Илья Алексеевич, не близок! Да-с, не близок!

С этими словами Жарков покинул помещение, хлопнув дверью и оставив присутствующих в полнейшем недоумении.

Илья Алексеевич помолчал.

— Скажите, не служит ли у вас человек без уха? — спросил он, чтобы хоть как-то загладить неприятный финал разыгравшегося представления.

— Нет, — отозвался Гаген-Торн.

Постояв, Ардов обозначил поклон и собрался было уйти.

— Но он приходил.

Сыщик обернулся. Рот мгновенно наполнился горьким вкусом пижмы вперемешку с мочеными яблоками.

— В тот день приходил, — уточнил помощник начальника управления. — К Александру Петровичу.

— Человек без уха? — переспросил Илья Алексеевич и даже провел пятерней по левому уху, как до этого сделал Арсений Карлович в редакции.

Собеседник кивнул.

— А что он хотел?

— Они пошептались, после этого Лундышев схватил портфель и сорвался.

— Портфель? — удивился Илья Алексеевич. — А как он выглядел?

— Портфель? Да как… Кожаный, потертый… С чернильным пятном. Лундышев с ним не расставался.

— А этого господина вы раньше видели?

— Нет… Но они явно были знакомы.

Илья Алексеевич безучастно смотрел из пролетки на Исаакиевский собор, углубившись в размышления. Выходка Петра Павловича, конечно, порядком его раздосадовала. К сожалению, в перманентной борьбе криминалиста со страстью к выпивке последняя все явственнее брала верх. Мало того, что в таком состоянии в голове Жаркова начинала бурлить невообразимая каша гипотез, версий и подозрений, — он сам становился недопустимо груб и нередко терял достоинство. Илья Алексеевич невероятно страдал, понимая, что личность близкого ему человека постепенно разрушается, но не мог придумать способа вытащить товарища из этого плена. Любые попытки обсудить деликатную тему Петр Павлович тут же пресекал объявлением о железном своем решении прекратить всякое употребление с завтрашнего дня, после чего держал слово около недели и опять скатывался к прежним привычкам.

Причудливую связь, которая соединила в голове Жаркова смерть несчастного капитан-лейтенанта и взрыв на военном заводе в Сестрорецке, Илья Алексеевич был склонен объяснить именно опьянением, при котором фантазия Петра Павловича становилась бурной и неуемной. Криминалист третьего участка Спасской части раньше служил в Отдельном корпусе жандармов и по старой привычке остро переживал любые обстоятельства, связанные с деятельностью шпионов и революционеров, о которых узнавал из газет.

Подумав об этом, Ардов достал газетный клочок, изъятый из кармана покойного Чептокральского, и посмотрел на рекламные объявления. Какое из них хотел сохранить репортер? И имеют ли они какое-то отношение к происшествию?

Вздохнув, Илья Алексеевич положил себе нанести визиты по всем трем адресам — не объявлялся ли где-нибудь репортер.

Миновав Вознесенский мост, пролетка свернула на Екатерингофскую набережную и вскоре остановилась на Средней Подьяческой у седьмого дома, где снимал квартиру Чептокральский. Не найдя на месте квартирную хозяйку, сыщик все же решил подняться на третий этаж. К своему удивлению, он обнаружил, что дверь в бывшее жилище репортера была приоткрыта, а изнутри доносился едва различимый шум — внутри явно кто-то был.

Ардова охватило волнение. Собравшись с силами, он сделал вдох и решительно ступил внутрь.

Перед комодом на коленях стояла бедового вида не старая еще полноватая женщина и рылась в нижнем ящике, выбрасывая прямо на пол тряпье, обрывки газет и прочий мусор. Рядом с ней лежал мешок, набитый собранным барахлом. Женщина бросила на Ардова безразличный взгляд и продолжила заниматься своим делом. Илья Алексеевич с облегчением разжал кулаки, приготовленные было для схватки.

— Это квартира господина Чептокральского? — справился он, осматривая голые стены.

— Опоздал ты, барин, — деловито отозвалась женщина. — Нету ничего. Если что и было ценного, так квартирная хозяйка уже прибрала.

Илья Алексеевич сделал несколько шагов по комнате, запечатлевая в памяти вид.

— Он вам денег задолжал? — обратился он вновь к бойкой особе.

Осмотрев выуженные из ящика видавшие виды кальсоны, женщина сунула их в мешок и, кряхтя, принялась вставать.

— Ссудила как порядочному господину под божеский процент, — поведала она с досадой. — Кто ж знал, что так обернется.

Процентщица оглядела комнату и повернулась к молодому человеку.

— Ты что же, тоже с носом остался?

— Я чиновник сыскного отделения Ардов, — представился Илья Алексеевич; развязный тон бойкой бабенки был ему не по душе. — А вы кто такая?

— Чашкина я, — ответила мадам, нимало не смутившись, — Анна Филимоновна. Меня тут все знают. Не нужно?

Она потрясла перед лицом сыщика связкой маленьких железных кинжальчиков непонятного назначения, которые, видимо, выудила из комода. Кинжальчики звякнули.

— Недорого отдам.

— Что это?

— Бери, — заговорщицки подмигнула процентщица. — Авось сгодится.

Чашкина умудрилась не только сбыть Илье Алексеевичу непонятные железки, но и подвигла снести мешок с барахлом на улицу. Спускаясь по ступеням, она продолжала клясть судьбу и жаловаться на Чептокральского.

— Говорил, сегодня деньги будут, расчет даст сполна. И вот тебе!.. Опять обманул — помер.

— Как же он хотел разбогатеть?

— Говорил, новую должность ему обещали. Ну и жалованье, стало быть, покомильфотней. Как же… Дождался…

Выйдя на улицу, Чашкина сунула пальцы в рот и неожиданно громко свистнула, привлекая внимание дремавшего в начале улицы извозчика.

— Кто обещал? — насторожился Ардов.

— Я, барин, в чужие дела не лезу — себе дороже выйдет, — увильнула от ответа процентщица и вдруг хитро прищурилась. — А что, ваше благородие, на извозчика сироте не подбросите?

Отдавая должное напору бой-бабы, Ардов протянул монетку и даже помог погрузить мешок в пролетку.

— Ну, счастливо оставаться, ваше благородие. Когда поиздержитесь — милости прошу! Чашкина моя фамилия. Меня тут все знают.