Гнев, разочарование и невероятная жалость к себе и к бедной Ксюше Астаховой навалились на Ульяну одновременно.

— Все бессмысленно, — глядя в окно, бормотала она, — все усилия напрасны, я не успела, не смогла…

— Кто сказал, что не успела! — прорычал Гиви, внимательно наблюдавший за всем происходящим в зеркало заднего вида. — Почему так быстро сдаешься?! Ты доктор или кто? Впереди у нас еще один светофор, — он ткнул пальцем куда-то в темную даль лобового стекла, — потом поворот, и мы на Каширке, а там поднажмем и пулей долетим до больницы. Не волнуйся, спасешь свою девочку, это тебе Гиви говорит!

Однако пулей долететь им, к сожалению, не удалось. Видимо, кто-то наверху решил, что Ульяна еще не исчерпала до дна свою чашу невезения. На светофоре красный свет никак не хотел меняться на зеленый, а скучающий на посту гаишник вдруг проявил бдительность и тормознул не в меру разогнавшегося водителя «четверки». Тем временем драгоценные минутки бежали, капали, сочились, как морской песок сквозь пальцы. Когда же до заветной цели оставалось не больше двухсот метров, автомобиль неожиданно вздрогнул и встал как вкопанный.

— Что случилось? — Ульяна нервно заерзала на заднем сиденье. — Почему мы стоим и откуда в ночное время здесь столько машин?

— Все, приехали! — Гиви со злостью ударил кулаком по рулю, «четверка» тут же отозвалась обиженным воем. — Впереди авария, менты дорогу перекрыли.

— Так давайте развернемся, я знаю, как проехать в объезд.

— Не могу, дарагая, не обижайся! — Было видно, что Гиви искренне расстроен. — Тут двойная сплошная, глазом моргнуть не успею, как окажусь без прав!

— Что же делать? — растерянно прошептала Уля. — Мы же совсем рядом…

— Что делать, что делать! Пешком бежать! — Гиви решительно распахнул заднюю дверь и практически вытолкнул свою беспокойную пассажирку из машины.

И Ульяна побежала, забыв о детском страхе темноты и присущем ей, впрочем, как и многим женщинам, топографическом кретинизме. Она неслась через темные дворы и безлюдные подворотни, через заброшенную стройку и пустынную в этот час площадку для выгула собак, она выбирала самую короткую дорогу, невзирая на грязь, ямы и буераки, спотыкаясь на кочках и отважно шлепая по невысохшим от вчерашнего дождя лужам. Уля напрочь забыла об ушибленной ноге и дорогих, купленных на квартальную премию модельных туфлях, в голове билась одна-единственная мысль: «Только бы не опоздать, только бы не опоздать…»

Наконец заветная цель стала близка, еще один рывок — вниз на первый этаж, потом бегом по длинному пустынному коридору, поворот налево, и вот впереди он, операционный блок. Ульяне оставалось сделать всего десять шагов, уже отчетливо читалась до боли знакомая табличка «Посторонним вход воспрещен», но в этот момент двери широко распахнулись, выпуская из зловещего чрева оперблока каталку, на которой, в чем доктор Караваева ничуть не сомневалась, лежала еще не отошедшая от наркоза Ксения Астахова. Вслед за санитаром неторопливо шествовал Абрам Семенович Либерман. На его лице, что весьма удивило Ульяну, не было обычной маски самодовольства, оно скорее выражало смесь гордости и легкого недоумения.

— Похоже, я реально спас девчонке жизнь, — в упор глядя на Караваеву, проговорил Абраша, а потом тихо, так, чтобы никто из окружающих не услышал, добавил: — Потрясающее чувство — в кои-то веки оказаться правым.

Пятничная конференция обещала быть жаркой. Во-первых, Борис Францевич Нейман, не будучи по натуре самодуром, искренне считал, что персоналу время от времени необходимо устраивать небольшие встряски. Называл он эту процедуру «разбором полетов» и проводил ее обычно по пятницам. Длилась «пятиминутка» не менее получаса. Почему Нейман выбрал для головомойки именно этот день, точно никто не знал. Одни считали, что «папа» так снимает стресс после тяжелой трудовой недели, другие (более лояльные к начальству) — что он делает это с прицелом на выходные, дабы в его отсутствие взбодренные нагоняем сотрудники зорко следили за больными, а не резались в преферанс и не гоняли чаи в ординаторских. Во-вторых, все с нетерпением ждали доклада ночного дежуранта, Абрама Семеновича Либермана, который, по слухам, вчера экстренно прооперировал рак яичника у пациентки самой Караваевой. Несмотря на то что его смена уже закончилась, Абраша не мог пропустить своего триумфа и, сияя, словно начищенный самовар, сидел в первом ряду в небольшом конференц-зале, где обычно проводились такие собрания. В самом же дальнем углу, отгородившись от всех толстенной историей болезни, примостилась невыспавшаяся и злая на весь свет Ульяна Михайловна Караваева.

— Уль, ты чего помятая такая? — Отыскав подругу глазами, на соседнее кресло плюхнулась Галина. — Диван-то вроде в ординаторской неплох, или ты весь остаток ночи себя поедом ела?

— А что еще мне оставалось делать?! — честно призналась Ульяна. — Если бы не Абраша, я своим консервативным лечением Астахову в могилу бы свела, и ведь заметь, исключительно из благих соображений. Жалко мне, видите ли, стало молодую девчонку последнего яичника лишать, тоже мне, мать Тереза, профессионалка хренова! Нет, не зря «папа» говорит, что излишняя жалость погубит мою карьеру!

— Прекращай-ка стенания, Ульяна! — строго скомандовала Галка. — Ночь пострадала и будет. Мы ведь не боги, а живые люди и тоже имеем право на ошибку. Главное, что все удачно закончилось. Да и чего ты вообще так убивалась по поводу этой Астаховой? Ведь судя по карте, она у нас дама рожавшая, а значит, хотя бы один ребеночек в наличии имеется.

— В том-то и дело… — наклонившись вплотную к уху подруги, прошептала Уля, — с ребеночком там какая-то темная история.

— Помер, что ли?

— Не знаю, но я случайно слышала, как «папа»…

Договорить Ульяна не успела. Дверь резко распахнулась, в конференц-зал царственной походкой вплыл Борис Францевич Нейман, и пятничная экзекуция началась. Чужие доклады и нравоучения «папы» Караваева слушала вполуха, все это было переговорено тысячи раз, и она могла легко занять место любого оратора, но когда дело дошло до отчета ночного дежуранта, Ульяна напряглась и подалась вперед. Абрам Семенович неторопливо поднялся со своего места и, мило улыбнувшись присутствующим, приготовился к долгому обстоятельному рассказу. Однако насладиться триумфом в полной мере Абраше не удалось, он едва успел дойти до момента постановки страшного диагноза, как был прерван «папой»:

— Ладно, герой, с этим случаем и так все понятно, спасли девчонку от верной смерти, честь вам и хвала! Но у меня к вам другой вопрос образовался. — Нейман нацепил на массивный нос изящные очки в золотой оправе и, покопавшись в бумагах, достал чью-то историю болезни.

По голосу завотделением все собравшиеся мгновенно поняли, что чествование героя отменяется и оваций не будет. Понял это и сам доктор Либерман. Улыбка мгновенно слетела с Абрашиного лица, он стоял сам не свой, неловко переминаясь с ноги на ногу и мысленно проклиная тот миг, когда в его невыспавшуюся голову пришла бредовая идея остаться на пятничную «пятиминутку».