Парень пытается сесть и сплевывает кровь. Кажется, он дезориентирован и плохо понимает, что происходит. Через несколько минут на крыльцо выходит Адамади. Впервые вижу его веером спортивном костюме. Он держит в руках кружку с горячей жидкостью и пренебрежительно осматривает парня, слушая, что ему говорят мужчины. Потом Адамади подходит ближе и, как ни в чем не бывало, отпивает кофе. Даже когда видишь раненое животное, испытываешь жалость. А тут живой человек.

Константин что-то спрашивает у парня, продолжая попивать кофе. Парень отвечает и опять сплевывает кровь. Адамади зло усмехается, потом вручает кружку одному из мужчин и резко хватает парня за волосы, притягивая к себе. Что-то говорит ему, скалясь, как животное, а потом отшвыривает от себя и пинает под дых. Настолько сильно, что парень загибается.

Что же он за животное такое?!

Разве так можно с людьми?!

Особенно с теми, кто слабее. Если парень в чем-то провинился, для этого есть полиция! Я словно попала в какой-то триллер с бандитами.

Зажимаю рот рукой, но все равно смотрю на происходящее. Адамади будто чувствует, что я гляжу на него, и резко поднимает взгляд на окно. Закрываю штору и отхожу от окна. Сажусь на кровать и обнимаю себя руками. Теперь мне жутко находиться с этим человеком. Он не простой бизнесмен и богатый человек, он безжалостный преступник, который покупает любовь за деньги и истязает людей.

Через какое-то время, преодолевая страх, все же опять подхожу к окну. Адамади уже нет, а бедного обессиленного парня тащат по каменной дорожке за дом. Его явно не собираются отпускать. Закрываю глаза и глубоко дышу. Боже, куда я попала?! Как я проживу с этим зверем еще год?! Когда подписывала договор, мне было неважно, на какой срок, главное, чтобы с мамой было все хорошо. А сейчас этот срок кажется мне вечностью.

Выжидаю еще час и звоню мамочке.

— Сонечка, — произносит мама вместо «алло», и мои глаза наполняются слезами. Я здесь всего два дня, а мне уже надоело сухое «София». — Как ты там?

— Все хорошо, мамочка, — стараюсь говорить уверенно, чтобы мама ничего не заподозрила. — У меня все отлично, — голос срывается, слезы брызжут, но я маскирую свой срыв под кашель.

— Ты заболела? — взволновано спрашивает она.

— Нет, что ты! Я кофе подавилась, — лгу, утирая слезы.

— Опять завтракаешь на бегу! — ругает она меня, и я улыбаюсь. Как мне всего этого не хватает. Но, кажется, как раньше уже не будет.

— Ма-а-а-м, — тяну, как ребенок. — Лучше расскажи, как ты? Когда операция? Что говорят врачи?

— Сонечка, все хорошо. Даже не думай за меня переживать, Здесь все отлично! Такая хорошая клиника. Меня наблюдает профессор Зимин. Операцию будет делать его ученик. На пятницу назначили. Палату мне выделили отдельную, шикарную, с телевизором, и кондиционером. Я как на курорте. Девочки-медсестры здесь такие хорошие. Питание отличное. И профессор говорит, что у меня хорошие прогнозы. Я тебе говорила, что мир не без добрых людей, — воодушевленно заявляет мама. А я уже плачу, зажимая рот рукой, — И Светлана Леонидовна такая приятная женщина, говорит, что денег фонда хватит еще и на восстановление в Германии. Я, конечно, не поеду ни в какую Германию, но…

— Мама! — перебываю я ее. — Какая Светлана Леонидовна?

— Ну как… Глава фонда, от которого идет помощь.

— Ах, да, точно! Я забыла! — Благотворительный фонд придумала я. А клинику и профессоров оплатил Адамади. Надо отдать ему и Регине должное, что поддерживают мою легенду. — Мам, ты ни от чего не отказывайся, пожалуйста.

— Нуты что, нельзя злоупотреблять добротой людей!

— Мама, все уже оплачено. Пожалуйста, делай так, как говорят, — прошу я ее.

— Ой, сначала надо пережить операцию, а там решим.

— Все будет хорошо! — уверяю я ее, и в эту минуту в дверь стучат. — Мамочка мне нужно бежать на учебу. Я тебе буду каждый день звонить, хорошо?

— Конечно, Сонечка, звони, когда сможешь.

— Да, войдите, — говорю, сбрасывая звонок. В комнату заглядывает Наташа.

— Константин Александрович просит вас спуститься к завтраку, — улыбаясь, оповещает она. Киваю ей и бегу к шкафу переодеваться. Надеваю бежевую плиссированную юбку и белую блузку, капроновые колготки и лоферы. Собираю волосы в высокий хвост и выхожу.

Константин, как всегда, во главе стола, в идеальной рубашке, галстуке, запонках и часах на кожаном ремешке, рядом с ним опять Виктория в темно-бордовом платье с широким черным кожаным поясом. Прямо мисс совершенство. Ни одного изъяна, словно неживая.

— Доброе утро, — здороваюсь я. Стараясь не смотреть Адамади в глаза. Первая ночь состоялась, но легче мне не стало, и то, что я увидела утром, не добавляет мне смелости и уверенности. Теперь я четко понимаю, что этот с виду харизматичный мужчина — безжалостный зверь. Правду говорят, что на хорошую жизнь честна не заработаешь. Не зря в этом доме столько охраны.

— Доброе, София, — отзывается Константин, Такой спокойный, уверенный. Совсем другой, словно надел маску интеллигентного человека. — Присаживайся, — указывает на стул по правую руку и даже слегка улыбается, осматривая меня. Адамади многогранен, словно в нем живут две личности.

— Я могу быть свободна? — громко спрашивает Виктория, скептически осматривая мою одежду, словно не сама ее выбирала.

— Нет, в пятницу в семь вечера организуй небольшой прием на три пары. Ничего особенного, просто ужин с греческой кухней. Пополни бар Метаксой, греческим ликером и вином, — Адамади дает указания Виктории, но смотрит на меня. Я знаю, я кожей чувствую его стальной взгляд. Он продолжает говорить, отдавая команды Виктории, а я отпиваю сока и, чтобы не нервничать, мну салфетку. — Все, можешь быть свободна. После завтрака сопроводишь Софию к доктору.

— Хорошо, — отвечает Виктория и уходит.

Будь я хозяйкой дома, запретила бы ей носить шпильки, чтобы так громко не цокала и не портила паркет.

Напрягаюсь, когда Константин берет меня за запястье руки, которой я мну салфетку, и слегка сжимает,

— Посмотри на меня, — ему необязательно повышать голос, чтобы отдавать приказы. Его низкий, холодный голос просто не умеет просить. — Поднимаю глаза и смотрю на мужчину. Как всегда, свежий, холеный, пахнущий терпким парфюмом, только на руке, которой он меня держит, сбита костяшка, а вчера этого не было.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, начиная поглаживать мое запястье большим пальцем. Будь все иначе, мне, наверное, понравились бы его прикосновения, но сейчас, кроме скованности, я ничего не чувствую.

— Спасибо, все хорошо, — пытаюсь вырвать запястье, но он не отпускает, сжимая его. У Константина такая горячая ладонь, что можно обжечься. — Лжешь, София, — прищуривая глаза, говорит он и отпускает меня, — Ты очень напряжена, и в твоей голове много мыслей. — Озвучь хотя бы одну из них, — он принимается есть сырники и, приподнимая бровь, ждет ответа.