Степан прекрасно помнил и регату на Темзе, горячие мышцы, пот на спине и брызги на лице, проносящуюся мимо воду и шампанское, много шампанского: команда Кембриджа в очередной раз оставила вечных конкурентов из Оксфорда на несколько корпусов позади. При желании он мог вспомнить почти любой эпизод из жизни джентльмена и шпиона Майкла М. Гринвуда, уже несколько лет как превратившегося в корреспондента газеты «Дэйли Мейл», Мэтью Гринвуда, иногда подписывающего свои статьи «Г. Грин». И все-таки это были не его воспоминания.

Он по-прежнему оставался самим собой, Матвеевым Степаном Никитичем. И только ему принадлежала радость, испытанная Степой Матвеевым, когда он нашел свою фамилию в списке зачисленных на первый курс института. И чувство облегчения, когда он наконец-то со второго раза сдал на водительские права категории «B». И то бешеное сердцебиение, когда забирал из роддома Наташку с перевязанным голубой ленточкой свертком, и как они «чуть не до развода» разругались, выбирая имя сыну. И «Emergency car», и молодого доктора, искренне сочувствующего, но: «Sorry, sir, but it is unfortunately too late»[27]. И холод, и пустоту тогдашнюю, и именно эти холод и пустота нет-нет да и давали себя знать уколом в сердце, ворохнувшись в самый неподходящий момент в душе. И похороны жены он помнил именно как похороны своей жены. И Витьку Федорчука помнил, молча наливавшего водку без этого своего «А як же ж!», и такого же молчаливого – впервые на его памяти не знающего, что сказать – Олега.

И вот это и есть его подлинные воспоминания, где многое перепутано, что-то подзабыто, а кое-что может быть и придумано, но их «настоящесть», истинность не вызывает сомнений, потому что та пустота в голове, холод в сердце и ощущение безвозвратно уходящего времени – именно его, Матвеева, и никого больше. И еще. Именно у Матвеева, а не у Гринвуда было ощущение, что жизнь прошла, – проходит, – а он так и не сделал главного – такого, ради чего стоило жить. Вот это было его, собственное. И тем страшнее было осознавать, что жизнь Степана Матвеева неожиданно и, судя по всему, безвозвратно отброшена в область воображаемого, превратившись в бесплотную тень, и теперь ему – вот нелепица! – тому же самому Степану Матвееву предстоит продолжать реальную жизнь английского аристократа, журналиста и шпиона. Ну что же, учитывая разницу в возрасте, может быть, это даже и неплохой обмен. Верно, сэр Майкл?

Виктор Федорчук – Дмитрий Вощинин, Амстердам.

1 января 1936 года

«Да, попали вы, пане Виктор! Или теперь правильнее – Дмитрий? Уж попали так попали! – Весь ужас положения стал наконец доходить до пережившего неслабую встряску Федорчука. – Тут не крыша поехала, тут гораздо хуже. Такое только в книжках пишут, а в жизни…»

А в жизни – интересный субъект достался Виктору в виде судьбы и тела, на редкость интересный.

Он словно смотрел исторический фильм. Смотрел и одновременно как бы озвучивал. Вот Митенька с няней гуляет по харьковским улицам. Некоторые дома, кажется, и сейчас в Харькове стоят, хотя теперь сказать трудно. Но церковь, куда «младенца Димитрия» регулярно водят к причастию – восстановлена. Более того, в ней же – вот совпадение! – крестили и внучек исчезнувшего из «нашего мира» Федорчука. И «отца» своего Виктор вспомнил, что называется, во всех деталях. Вот он, Юрий Дмитриевич Вощинин: красавец-инженер в белом чесучовом костюме стоит у чертежной доски. Впрочем, в белом кителе Виктор его тоже, кажется, видел. Хорош, другого слова не подберешь. И социалист в молодости… как же разночинному интеллигенту в России без этого? Потом-то, конечно, отошел от политики, остепенился и женился, но симпатии, как водится, никуда не делись – остались симпатиями. А потом случилась война, и Вощинин-старший отправился на фронт. Добровольно. Прапорщик, подпоручик, поручик. «Стани слав и Владимир с мечами украшают недаром вам грудь». А в 1917 году пришла весть о его гибели. Восьмилетний Митенька, гимназист второго класса, тогда долго рыдал, колотил ногами по стене и все не мог поверить, что папенька больше не вернется. Пятиклассник Витька Федорчук тоже плакал, когда умер от сердечного приступа его отец, главстаршина Балтфлота Иван Макарович Федорчук, служивший в Нахимовском училище.

Но это другая история, к Мите Вощинину никакого отношения не имеющая. А вот профессор Медников, дед Митенькин, «новой» памятью хорошо помнится. И вроде бы фамилия эта знакома не только Вощинину, но и Федорчуку… Крупная величина был Сергей Викентьевич в науке, а позже и в среде русской эмиграции. Один из идеологов сменовеховства. Но вот помнит, незнамо откуда, Федорчук: убьют профессора в Париже фашисты, потому что старик примкнет к Сопротивлению.

Вощинин-младший в Харькове вместе с семьей пережил и две революции и большевистское правительство Украины, о чем в памяти остались какие-то нечеткие сумбурные образы. А потом профессор Медников перевез семью в Крым, который Митеньке запомнился куда лучше. Там его отдали в кадетский корпус – «кадет – на палочку надет», заставив вкусить все прелести казарменной жизни. И в Крыму при Врангеле, и позже в Галлиполи, куда семья эвакуировалась вслед за белогвардейцами, и в Югославии, в Крымском кадетском корпусе, но вместо того, чтобы стать «злостным белогвардейцем», напротив, получил весьма эффективную прививку от белого дела. В 1926 году Вощинин окончил корпус, в этом же году дед решил перебраться в Париж, к этому времени окончательно сблизившись со «сменовеховцами» и активно призывая деятелей эмиграции сотрудничать с Советской Россией. Ну, а Дмитрий в Париже совмещал учебу в университете с военно-научными курсами. Взгляды деда он разделял и даже помогал ему в написании статей в местной русской прессе.

Романтик ты, Митька, как и дед твой!

А потом… За что боролись, на то и напоролись. Впрочем, все это можно было предвидеть. Ненастным январским утром 1931 года, в кафе к Дмитрию подсел человек с невыразительным, будто смазанным погодой, лицом.

– Месье Вощинин? Дмитрий Юрьевич? Я, видите ли, в известном смысле являюсь поклонником вашего таланта…

Вербовка сотрудником ИНО НКВД произошла вполне буднично, без особых метаний и душевных терзаний. Для начала Дмитрию посоветовали постараться вступить в РОВС, от чего пришлось разругаться с дедом вдрызг. Бедного старого профессора едва удар не хватил. Может быть, стоило ему сказать правду? Но это Федорчук полагал, что стоило. Точнее, он твердо знал, что стоило послать «товарища в штатском» куда подальше. И не потому, что Федорчук так любил белогвардейцев. С какого бодуна ему их любить? Просто пришлось соприкоснуться некогда, еще в Афгане, с «Конторой», и воспоминания о товарищах чекистах остались у него не самые лучшие…

Впрочем, карьера Дмитрия Вощинина в Русском общевоинском союзе сложилась в некотором смысле удачно.

Дмитрий Вощинин, редакция журнала «Часовой», Париж.

Май 1933 года

Взбежав по лестнице на второй этаж, Дмитрий буквально с разбега столкнулся с главным редактором.