– Миль пардон, Василий Васильевич! Ради бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным, – он восстановил равновесие и вежливо склонил голову в знак извинения и приветствия.

– Полноте, Митенька. Не казнитесь, – отечески усмехнулся в ответ Орехов. – Не иначе статью новую обдумывали?

– Да. В следующий номер надобно успеть.

– Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? – заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. – Нечто этакое, – тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, – о зверствах кровавых чекистских палачей?

Ответить Дмитрий не успел, «патрон» сменил тему, как умел делать, кажется, он один.

– Впрочем, я отвлекся, – лицо редактора вдруг поскучнело, – как раз хотел пригласить вас, Дмитрий Юрьевич, к себе. Есть серьезный разговор.

Переход от покровительственного тона к сухому официальному языку ничего хорошего не предвещал.

«Не суетимся. Улыбаемся. Вот идет по коридору старшая машинистка, игриво машет рукой, старая перечница! Так. Улыбаемся и машем в ответ. Какого рожна ему от меня потребовалось? Все чисто. Связник добрался нормально. При передаче нас никто не видел. Улыбаемся и машем».

– Присаживайтесь, Дмитрий Юрьевич, – начал «главный», когда они оказались в его кабинете. За закрытой дверью, так сказать. – Чай, кофе?

– Благодарю вас. Пожалуй, кофе, – Дмитрий уселся на свободный стул. – Никак не привыкну к тем опилкам, какие здесь за чай выдают. Простите великодушно.

Редактор повел бровью, но ничего не сказал, нажал кнопку звонка и «вежливо» приказал вошедшей секретарше:

– Два кофе, будьте любезны.

И внимательно посмотрел на Дмитрия:

– Дмитрий Юрьевич, вы ведь знакомы с полковником Зайцовым?

– Что вы, Василий Васильевич, Господь миловал, – поднял в протестующем жесте руку Дмитрий. – Лучше уж, как говориться, они к нам, чем мы к ним. Хотя хрен редьки не слаще, извините за прямоту.

– Так мне господин полковник и намекал, – кивнул Орехов, – мол, Вощинин меня чуть ли не за Малюту Скуратова, не к ночи будь помянут, держит, знакомства чурается. За версту да дальней дорогою обходит. Потому и поручил переговорить с вами мне, вашему непосредственному начальнику, так сказать…

Внутри Дмитрия все замерло. Показалось, будто часть его нутряного естества оборвалась и скользит куда-то вниз, словно ледянки с горы в детстве, а впереди – полынья парит разверстым зевом. Сил нет даже зажмуриться.

«Так. Выпрямимся еще больше, подбородок вверх, губы подожмем. Самую мерзкую гримасу оскорбленной полковником Зайцовым[28] невинности изобразим».

– Василий Васильевич. Господин капитан. Я не понимаю. Если есть какие-то сомнения в эффективности моей работы или преданности общему делу… – Дмитрий так нажимал на голос, что тот ожидаемо дрогнул. Чрезвычайно драматически, надо отметить, и крайне уместно.

А внутри Орехова, поначалу благостно взиравшего на начинающуюся истерику, будто пружина развернулась.

– Встать! – гаркнул он совершенно по-строевому. – Смирно! Господин юнкер, извольте вести себя, как русский солдат перед офицером, а не как венсенская блядь перед клиентом!

И уже совершенно иным тоном с легкой долей сарказма, вполголоса добавил, обращаясь будто не к вскочившему по стойке смирно Дмитрию, а к некоему третьему собеседнику: – «Дома мы не можем, дома нас тошнит…» Садитесь, юнкер. Слушайте и запоминайте…

Разумеется, это была не просьба, а прямой и недвусмысленный приказ: выехать ближайшим поездом в Берн, по пути проверяться на предмет отсутствия слежки (это должны были уметь все члены РОВС, даже сотрудники журнала). На вокзале пункта назначения посетить ресторан и сделать заказ, в котором обязательно должны быть две меренги, если все чисто, или три эклера, если замечен «хвост».

– А дальше?

– К вам, юнкер, подойдет человек в тирольской шляпе с черной пряжкой справа на сине-желтой ленте. Он попросит у вас спички, отдадите ему этот коробок.

В кабинет, постучавшись, вошла секретарша. Аннушка. На нее у Вощинина были свои виды, но это, разумеется, могло подождать. Сняв с подноса и поставив на стол чашку кофе и блюдечко-сахарницу, где сиротливо лежали три кусочка синеватого рафинада, она неслышно удалилась, покачивая бедрами и помахивая подносом.

– В Берн поедете вот с этими документами, – Василий Васильевич протянул Дмитрию паспорт подданного бельгийской короны, на имя Андреаса Кеека.

– Но я не знаю их языка, – попробовал «трепыхнуться» Дмитрий, – только французский и немецкий.

– Ну, всякое в жизни бывает – усмехнулся редактор. – Значит, может быть и бельгиец, не говорящий на языке родных осин. Пейте кофе, Митенька, не ровен час, остынет…

И снова Амстердам.

1 января 1936 года

После поездки в Берн будто карусель закрутила Дмитрия по Западной Европе: Андорра, Цюрих, Льеж, Берлин, Нант…

Полковник Зайцов тешил себя иллюзией, что использовал Дмитрия втемную как мальчишку-курьера, несущегося на велосипеде за пару франков не разбирая дороги, лишь бы успеть. Не знал он лишь одного: все его «посылки» и письма «на деревню дедушке», прежде чем попасть к адресатам, проходили через руки сотрудников «группы Яши»[29], чувствовавших себя в мутной воде русской эмиграции лучше, чем матерая щука в пруду с карасями.

«Детская возня на лужайке» агентов РОВС была не очень-то по душе и французским властям, особенно их контрразведке, активно внедрявшей своих агентов в эмигрантские круги. Рано или поздно терпение «белль Франс» должно было лопнуть.

В начале ноября 1935 года в Марселе Вощинину «на хвост» сели прыткие мальчики из Сюрте. По крайней мере, так было написано в удостоверении одного из них, достаточно неуклюжего, чтобы пару раз поскользнуться на граните набережной и, к несчастью, упасть в воду головой вниз, точно на остов полузатопленной лодки. Уже без бумажника.

Провал из туманной возможности превращался в грубую реальность. Обиднее всего было то, что Дмитрий, попадись он французским «коллегам», сел бы в тюрьму или отправился на Кайенскую каторгу как белогвардейский террорист.

В ответ на запрос о дальнейших действиях Дмитрий получил из Центра жесточайший разнос за «бандитские замашки», ехидно озвученный куратором за чашкой кофе в одном из монмартрских бистро. Вопрос «куды бечь?», грубо сформулированный самим ходом событий, получил ответ в виде однозначно трактуемых распоряжений руководства Особой группы советской разведки с центром во Франции.