Сейчас он, правда, ехал с целью. На встречу. Да разве это цель?! Так, бессмыслица. И он постоянно думал.

Скорее это были не мысли в чистом виде, а частички бытия самого Игоря. Мысли обычно существа отвлеченные. А для него они были как руки, ноги, глаза. Бесконечные думы. Бессмысленные и бесполезные. Он об этом знал, но ничего поделать не мог. Ну как можно добровольно вырвать себе глаз?!

«Вообще, – думал Игорь, – большинство мужских фантазий умозрительны. Это фикция, бальзаминовщина. У женщин – совсем не так. Ее фантазия – всегда руководство к действию. План. Который она, так или иначе, стремится исполнить. Очень даже жестко и целеустремленно. По своей, непонятной никому, кроме нее, логике. А мужичок, да еще среднерусский, – существо весьма и весьма романтичное. Вот даже у Гоголя. Вот по школьной версии в „Мертвых душах“ бесцельный мечтатель – только Манилов. Нет, там все мечтатели и сказочники! И Ноздрев, и Собакевич, и даже сам Чичиков. Как он себя ведет? Нет там целеустремленности и жажды наживы. Ему в кайф сам процесс. Он балдеет от людей, с кем сталкивается. А если уж еще и удается заработать между делом, то вообще отлично».

Троллейбус неспешно миновал старенькое здание школы, львов на домученовской ограде, слева мелькнула мемориальная доска поэту-партизану Денису Давыдову, дальше замаячили дикие по уродливости обрубки фигур псевдоеврейских музыкантов, сработанных артелью Церетели у Академии художеств. Справа показался памятник Сурикову, недавно поставленный на безымянной площадке, чуть не доезжая Садового кольца.

«Стоп, – что-то мелькнуло в голове Игоря, – это же здесь герой сидел. На лавочке. У магазина „Молоко“. Точно. Магазин здесь был. А дом еще называли „комитетским“, там, по слухам, жили кагэбэшники. Как все изменилось! Как странно, я ведь не специально сюда ехал. А вот попал».

Через несколько минут троллейбус затормозил на остановке. Цветочная клумба рассекала сквер Девичьего поля до тюльпанной крови. Чуть дальше, за стеной лип и кленов, уже на Плющихе, белел храм в старорусском стиле. Зеленое буйство деревьев скрывало очертания церкви, поэтому маленькие золоченые шарики куполов, казалось, парили в воздухе. Небольшой стадион за старомодной сеткой, звоном мяча, незлобным матом футбольных парней и каким-то особым, провинциальным песком на беговых дорожках навевал дачное настроение.

Игорь сразу узнал Митю, курившего на скамейке неподалеку от детской площадки. Именно так он представлял себе современного психиатра. Этакая небрежная ухоженность, слегка порванные джинсы вкупе с дорогими ботинками и несколько равнодушным лицом. На вид Дмитрий был его ровесником. Он тоже заметил Игоря и протянул руку.

– Привет.

– Привет, – ответил Игорь, – ты извини, Дим, что я тебя дергаю по пустякам. Да еще и в выходной день.

– Ерунда, – улыбнулся Дмитрий и достал новую сигарету. – Ты ведь о рукописи хочешь спросить?

– Да. Понимаешь, на меня она как-то действует что ли. Тревожно, непонятно, загадочно, короче. Я даже и читать-то могу только по главе в день. Страшно почему-то. Я ведь все знаю, что там происходит. Все эти переулочки, магазины, продавщицы дурацкие… Да почти всех персонажей знаю. Знал, точнее. Понимаешь, это мог написать кто-то из очень близких мне тогда людей. С кем квасили и вообще. Это не ностальгия дурная по эпохе и молодости, хотя и это есть. Это что-то свое, личное, до сих пор мне непонятное. Словно я нащупываю со стороны что-то необыкновенно важное, что изменит мою идиотскую жизнь. Но как изменит, зачем конкретно мне это нужно, я до сих пор не могу понять. Короче, я хочу найти автора. Расскажи про рукопись, как нашел, когда, ну и вообще. Понимаешь?

– Понимаю, – ответил Дмитрий. – Роман, да, занятный, хотя по объему это повесть, конечно, но не важно. Я сразу обратил на него внимание. Там ведь в шкафу много всякой макулатуры лежало. Муть. А этот выделился сразу. Я отдал рукопись девочке у нас в отделении, набить на компьютер. Он же от руки написан был.

– А сам оригинал?

– Его нет. Не могу найти. Девочка, которая набирала текст, уволилась. Да и она вряд ли бы стала беречь его, такого «творчества» у нас завались.

– Значит, автора установить сложно?

– Практически невозможно. Сколько людей проходит через клинику, потом непонятен год. Ясно, что не так давно, по косвенным причинам, но точно установить трудно. На рукописи, конечно, не было ни имени, ни фамилии. Герой там вообще под кличкой Сидор.

– А как это, в принципе, могло произойти? Человек написал или принес с собой?

– Да могло быть и так, и так. Может, вообще пациент привез чьи-то чужие бумаги, типа, почитать. Но…

– Что значит «но»?

– А ты сам-то как думаешь? Кто мог написать? Если говоришь, из знакомых кто-то?

Игорь достал из портфеля листок бумаги с фамилиями. Митя быстро пробежал глазами.

– Все правильно.

– Что, что правильно-то?

От порыва ветра с огромной голубой елки прямо перед ними спланировала сорока. Игорь никогда до этого так близко не видел сорок. Удивительно яркое, белое с сизым мультяшное оперение только подчеркивало необычность визита птицы. Сорока, наклонив голову, пронзительно смотрела на него, словно чего-то ожидая. Игорь тоже, не отрываясь, смотрел на диковинную птицу. Он подумал, что ни хлеба, ни семечек у него нет. Сорока продолжала ждать. Казалось, она хотела что-то рассказать или спросить, наконец по деревьям снова зашелестел ветер, сорока словно очнулась, скрипуче гаркнула и, тяжело махнув крыльями, исчезла.

Очнулся и Игорь, ему казалось, что прошла уйма времени, час, два, но, посмотрев на пепел Митиной сигареты, понял, что безмолвный диалог с птицей длился секунды.

– Что правильно? – переспросил Игорь.

– Тебя вот не удивило, что я именно тебе прислал этот текст? – как-то настойчиво посмотрел ему в глаза Митя.

– Ну… Удивило сначала. Подумал, что тебе что-то Женя рассказывала о моих неудавшихся литературных опытах. И потом я много прозы перевожу, то есть, ну, имею к этому отношение. Хотя, конечно, с какого перепугу именно мне.

– Все так. И про переводы я знал. Только дело не совсем в этом. Давай я тебе расскажу одну историю.

Жил-был человек. Не без способностей, может, даже талантливый. Поступил в институт, медицинский. Увлекся психиатрией. Всерьез защитил кандидатскую. Потом докторскую. Еще при Союзе стажировался в Швейцарии, были тогда такие редкие удачи, потом работал в ЮНЕСКО. Потом по линии космоса. Именно тогда он и влюбился. С первого взгляда и навсегда. Просто наваждение какое-то. Как школьник, ходил под ее окнами, смотрел, как она ходит по квартире, ждал у работы ее.

Ей было двадцать четыре, ему уже под сорок. Он – замдиректора огромного медицинского центра по аэрокосмической медицине, она – студентка филфака. Потом она согласилась выйти за него замуж. Он стал самым счастливым человеком на свете, так ему казалось, по крайней мере. Она окончила универ, устроилась работать в редакцию одного бестолкового журнала. Сразу заводить детей она не захотела, мол, успеем, и он согласился. Ему казалось, что они были счастливы, ну, он-то точно был счастлив. И слепо отмахивался от доброжелателей, которые ему долдонили, что у его жены производственный роман. Он верил ей и только смеялся над сплетниками. Он продолжал верить ей, когда она стала часто задерживаться на работе, когда она начала часто оставаться ночевать у подруг, когда вдруг стали возникать неожиданные командировки. А однажды она пришла к нему и сказала, что любит другого. Фотографа из той редакции. И они уже давно вместе. А она просто не хотела его расстраивать, зная, как он ее любит. Но сейчас произошло страшное. Фотограф этот был наркоманом. Героиновым. И в очередную ломку вышел погулять из окна. Разбился, естественно, всмятку. Собирали веником в совочек. Поломано все, позвоночник, череп, ноги, внутренности отшибло все. Но остался жив.