Узнав об этом, я пришла в ужас. Я знала, что шансов не быть убитым на войне у солдата немного, и втайне очень сильно волновалась за двух своих дядей, которые уже были на фронте, лицом к лицу с немцами. С детства я видела в каждом французском городе памятники павшим в Первой мировой войне. На мраморных досках были выбиты имена погибших, над ними – статуи солдат в касках, с печальным взглядом, напоминавшие огромные игрушки. Они устремляли взгляд на не очень убедительный символ торжествующей Франции – бронзового петуха на подставке, который назывался галльским петухом.

Я старалась не думать о войне – сейчас отец был с нами. Казалось, что все, о чем я мечтала, было связано с ним. Он полюбил Сен-Дени с самой первой встречи с островом, и особенно – море. Жизнь на Олероне ему очень подходила, а Чернушки испытывали облегчение от того, что в доме появился мужчина, хоть и ненадолго. С тех пор, как мы уехали из Плесси, я ни разу не видела, чтобы мама так счастливо улыбалась. По нескольку раз в день они вдвоем спускались к молу, чтобы полюбоваться на океан. Папа вырос на берегу Финского залива и любил море так же, как и его отец, русский писатель Леонид Андреев.

Леонид Андреев стал знаменитым в предреволюционное время. Его перу принадлежит, например, “Рассказ о семи повешенных” (он был ярым противником смертной казни). Красивый, талантливый и угрюмый, Леонид Андреев был одним из последних представителей романтизма в русской литературе – течения, начавшегося с Лермонтова и завершившегося со смертью Бориса Пастернака. Все, что делал Андреев, было утонченным и неординарным. Он страстно любил море и построил себе на побережье большой деревянный дом, великолепный и одновременно печальный. Там он оплакивал смерть своей Леноры[22], матери моего отца – ее звали Александра Велигорская[23], она умерла, когда отцу было всего четыре года.

Леонида Андреева можно было бы назвать нравственным ориентиром. Он близко дружил с Максимом Горьким, но тот выступал как политик и “совесть общества”, тогда как Андреев защищал ответственность и права каждого человека. Оба они открыто высказывались против еврейских погромов. До самой своей смерти в 1919 году Андреев яростно разоблачал бесчеловечность, зло и разрушение, присущие политике Ленина, а Горький, наоборот, стал приверженцем большевизма.

Проведя детство на берегу моря практически в одиночестве, в редкой компании отца-меланхолика, Вадим Андреев никоим образом не чувствовал себя чужим на суровом и оторванном от мира Олероне. От матери, бывшей в родстве с Тарасом Шевченко, он унаследовал спокойный нрав и умение радоваться жизни. Эта уравновешенность позволяла ему сочетать писательские занятия с зарабатыванием денег на содержание семьи и получать удовольствие от жизни в суматошном доме, полном детей.

Хотя травма все еще беспокоила отца и он должен был подвязывать руку шарфом, нам удалось несколько раз прогуляться по острову, чтобы изучить его получше. Во время этих экспедиций нам казалось, что мы единственные хозяева острова.

Прогулка по северо-западному берегу, который тут назывался Диким, занимала целый день. Изогнутый пляж простирался куда хватало глаз. Песок был белый и мелкий, а полоса белой гальки, отделявшая его от более крупных дюн, тянулась до самого горизонта. Однажды мы дошли до самого Вер-Буа. Той зимой волны были огромные, горы белой пены плотным строем надвигались на нас одна за одной. Уже в который раз я поймала себя на мысли, что ненавижу это море и эту войну, из-за которых мы оказались здесь взаперти, как в тюрьме.

Вечерами, пока отец был с нами, мы часто разговаривали о войне. Взрослые были в ужасе – в декабре Советский Союз начал кампанию против Финляндии. Они считали, что это подло. Их беспокоило и то, что на франко-немецком фронте ничего не происходит. Французы называли это “выжидательная позиция”. Пока группы добровольцев планировали украсить розовыми кустами линию Мажино[24], военное начальство, по слухам, добавляло бром в солдатские пайки, чтобы сделать солдат менее воинственными.

Пока отец был с нами, он перечитал самого любимого нами в то время писателя – Эдгара Аллана По, тот самый томик в кожаном переплете, который одолжил нам Жюльен. Еще со времен одинокого невеселого детства, проведенного в огромном деревянном доме на берегу Финского залива, отец полюбил По. Он много рассказывал нам о судьбе американского поэта, о его склонности к опиуму и детской любви к Леноре.

Как-то он присоединился к нашим поискам клада в кустах у мадемуазель Шарль. Мы хотели исследовать ее дубовую рощу, чтобы найти место, где будем копать в поисках сундука с золотом и секретными документами. В тот день мы только выбрали место, но начать копать не смогли, поскольку у нас не было лопаты. Возвращаясь из этой экспедиции, мы встретили нашу хозяйку. Отец представился, и она была явно очарована его галантными манерами. Грамматические ошибки и акцент ее нимало не смутили. В отличие от Чернушек, прекрасно говоривших на нескольких языках, отец утверждал, что он предпочитает не учить другие языки, чтобы сохранить живым русский язык, на котором писал стихи. Но, несмотря на свой причудливый французский, отец нисколько не был похож на бедного эмигранта. Он был элегантно одет, физически развит, лицо у него было тонкое и четко очерченное. Он выглядел привлекательно и вместе с тем очень достойно. Если верить восторженному Андрею, “у него была очень гордая поступь”.

Мадемуазель Шарль была совершенно счастлива, что в нашей семье есть мужчина, очевидно достойный доверия. Кажется, в деревне не одобряли, что она сдала дом своего кузена “иностранным дамам”. На острове боялись шпионов. Двух испанских дам, беженок, поселившихся в Шере, недавно обвинили в том, что они шлют немцам сообщения при помощи азбуки Морзе. К счастью, местные жандармы расследовали инцидент и выяснили, что они всего лишь разучивали какой-то танец в сарае позади своего домика. Иностранцы – странные люди. Как шокирована была бы мадемуазель Шарль, если бы узнала, что этот достойный белый русский только что искал в ее роще клад, зарытый пиратами!

Вначале война представлялась нам чем-то вроде бескрайнего, но спокойного моря. Как будто штиль застиг нас посреди коварного океана, который может поглотить в любую минуту. Единственное, что могли сделать молодые Чернушки, – это сплотиться и постараться организовать для семьи нормальную жизнь. Присутствие моего отца их очень ободрило. Он решил, что нам нужны собственные велосипеды. Андрей поддержал эту идею: чтобы не упасть в грязь лицом перед обществом, на Олероне необходимо было иметь хоть какой-то велосипед, каким бы ржавым и скрипучим он ни был. Перед отъездом отец обещал Андрею прислать наши старые велосипеды, как только вернется в Плесси. Увы! О том, чтобы получить новенький блестящий велосипед на дутых шинах, как у сестер Буррад, даже речи не шло. Отец также обещал прислать трехколесный велосипед для малышей – бабушке его отдала ее новая приятельница, молодая итальянка, сыну которой этот велосипед был уже мал. Бабушка часто писала о ней в письмах, ее звали Клара Риттони.