и не волноваться — это одно и то же. Однако, ответив Мелиссе, я поняла, что сказала правду. Сначала я думала, что конус тяжеловат для Гомера и хотела снять его, даже рискуя повредить швы. Но потом поняла, что дело не в весе конуса — дело в том, что он мешал Гомеру использовать вибриссы.

У кошек две пары глаз — их настоящие глаза и усы. Кошачьи усы в три раза толще, чем шерсть. Их корни сидят гораздо глубже, чем корни других волосков, и примыкают непосредственно к нервным окончаниям. Для кошки вибриссы — постоянный источник сенсорной информации. Они позволяют осязать воздушные потоки, которые предупреждают животное о любом движении вокруг. Помогают ощущать мебель, стены, другие твердые предметы. Усы действуют как своего рода продолжение периферического зрения, благодаря им кошка сохраняет равновесие и ориентируется в пространстве. Отчасти благодаря усам кошки прославились своим умением видеть в темноте.

Но усы Гомера были заключены внутри конуса и не могли принести ему пользу. Лишенный и обычного зрения, и сенсорной информации, поступающей от усов, он был воистину абсолютно слеп. Вот почему он шатался по комнате, словно человек, которому завязали глаза и как следует раскрутили, как в детской игре. Любой кот утратил бы равновесие, лишившись усов. Гомер же потерял вдвойне.

Однако снять конус означало бы подвергнуть его опасности повредить швы. Как бы мне это ни было неприятно, он должен оставаться на месте столько, сколько потребуется.

Мы с Мелиссой досмотрели фильм до конца. Когда она ушла, я решила лечь пораньше. Либо по запаху, либо по звуку, либо по тому и другому Гомер проследовал за мной в ванную. Пока я умывалась и чистила зубы, он сидел возле раковины. Котенок еще раз воспользовался своим туалетом, найдя его без малейших затруднений, и рысцой вернулся в спальню вслед за мной. Я выключила свет и улеглась в постель, собираясь поднять его к себе. Однако он и сам уже карабкался ко мне.

На улице за окном было тихо. Я поудобнее устраивалась на подушке. Тишину нарушали еле слышный голос Мелиссы, болтавшей по телефону в соседней комнате, и глухое мяуканье Вашти. В такой мягкой форме кошка выражала свое возмущение за дверью спальни (ведь она до этого дня всегда спала с мамочкой).

Гомер прополз вдоль всего моего тела, забрался на грудь и совершил несколько кругов на месте, прежде чем удобно устроиться прямо у меня на сердце. Уже сквозь сон я услышала какой-то незнакомый чавкающий звук и почувствовала, как что-то щекочет мне ухо.

Я открыла глаза, но ничего не смогла рассмотреть в темноте. Потом сообразила, что Гомер вылизывает мою мочку. Прохладный внешний край конуса прикоснулся к щеке. Передние лапки котенка мяли край подушки прямо у меня за ухом, и мурлыканье его было ниже, ровнее и спокойнее, чем на руках у Мелиссы. Я затаила дыхание. Стоит мне пошевелиться — и Гомер перестанет делать то, что делал. Хотя, возможно, это и следовало прекратить, нет? Я испытала необъяснимое идиотское чувство вины. Если бы в эту минуту в комнату вдруг кто-то ворвался, моим первым побуждением было бы отшвырнуть Гомера прочь от моего уха и заявить: «Это не то, что вы подумали!»

Это было абсолютно новое ощущение для меня. Нечто такое, чего ни Скарлетт, ни Вашти никогда не делали. Понятно, что котенку не хватало мамы. Мы с Пэтти не пытались убедить себя, что он забудет, а может, и забыл уже травму своего младенчества. Но на каком-то глубинном уровне Гомер помнил, что лишился чего-то очень важного. В его жизни должна была быть материнская ласка, состоящая из любви, полноценного питания и ритуала убаюкивания в темноте.

Я протянула руку, погладила его по спинке, и он замурлыкал громче.

А я поняла кое-что еще. Доверие этого котенка дорогого стоило. Одно дело — пользоваться доверием кошек или животных вообще, и совсем другое — завоевать доверие этого конкретного котенка. Я слишком хотела спать, чтобы развить эту мысль или выразить ее в строгой логической форме. Но в тот момент мне открылось, что, сама того не подозревая, я знала это с самого начала, с того момента, когда забрала Гомера из ветеринарной клиники.

Последнее, о чем я успела подумать, проваливаясь в сон: Мелисса ощутила то же самое. Этим и объясняется столь несвойственная ей мягкость в тот момент, когда она взяла на руки моего котенка.

Глава 4. У семи нянек

И поднялся, и раздумывать начал рассудком и духом: «Горе! В какую страну, к каким это людям попал я? К диким ли, духом надменным и знать не желающим правды Или же к гостеприимным и с богобоязненным сердцем?» ГОМЕР. Одиссея

Первый день новой жизни для Гомера прошел без приключений. Но прежние страхи меня не покинули. Даже такой простой путь, как из ванной в спальню, котенок преодолевал с опаской. Стоило мне подать знак щелчком или голосом, он смело шел вперед. Неужели всю оставшуюся жизнь он обречен двигаться по моему сигналу? Неужели вся она пройдет в борьбе со страхами и сомнениями, как будто неизбежными в его положении? Пэтти честно призналась, что, весьма вероятно, Гомер так и не обретет независимость, свойственную другим кошкам. А уж все прочие, знакомые с ним понаслышке, в один голос твердили, что править его жизнью будут два чувства: трепет непреходящего страха и бессилие слепого.

Но первое, что я узнала о Гомере наутро, — то, какую радость ему доставляет само пробуждение. Предыдущее открытие состояло в том, что он без просыпу клубочком проспал у меня на груди всю ночь. Далее я заметила, что Гомер всеми силами пытался согласовать свой график с моим. Он спал, когда спала я, ел одновременно со мной и резвился, когда я возилась по хозяйству. По природе или в силу необходимости, но явно не по гороскопу он был сущей обезьянкой.

Кроме того, как вскоре выяснилось, Гомер испытывал радость от всего на свете. Даже от тех вещей, которые я для себя обозначила