Гомера источником неизбывной радости. В отличие от зрячих кошек, он был, если так можно выразиться, куда более тактилен. Просто обожал тереться носом, подлащиваться, чесаться спинкой и даже зарываться всем телом во что-нибудь мягкое и живое, лишь бы его ощущать.

А вот что приводило всех наших гостей в изумление, так это его способность отличать людей, с которыми он был хотя бы мимолетно знаком, от тех, с кем сталкивался впервые.

— Мы с ним виделись ровно пять минут, — удивился один мой приятель. Он попал к нам в дом во второй раз, и Гомер тут же подошел к нему и без предисловий забрался на колени. — Как он меня опознал, если даже ни разу не видел?!

— Он тебя вынюхал, — ответила я. — Кошки вообще опознают друг друга больше по запаху, чем по виду. Вот только у Гомера, говоря техническим языком, обоняние настроено лучше, чем у многих других.

Что поражало в Гомере не меньше непревзойденного нюха, так это его способность слышать то, чего другие (даже кошки) расслышать не могли. Помню, одна моя знакомая решила проверить широко известную теорию о том, что бездействие одного из органов чувств обостряет восприятие других ощущений. Она принялась беззвучно помахивать рукой метрах, наверное, в тридцати от Гомера, который мирно дремал у меня на коленях. Едва она повела рукой, как Гомер вскинул голову, навострил уши и нос и шея его повернулась туда, откуда шел звук. Пока в этом ничего необычного не было. Когда он бодрствовал, его уши и нос всегда работали. Даже могло показаться, что состояние покоя ему было просто неведомо. Но вот что поразительно: каким образом движение воздушных потоков от руки, что бесшумно ходила вверх-вниз, достигло ушей Гомера с силой, достаточной, чтобы его разбудить? Он тут же спрыгнул на пол и стал покачивать головой в такт движению руки. Затем вразвалочку пересек всю гостиную, выйдя точно на мою знакомую, поставил лапки ей на ноги и вытянул шею. Что это за звук? Опустите его пониже! Рассмеявшись, знакомая опустила руку, чтобы Гомер вспомнил запах, и с любовью почесала ему шейку. Он ответил довольным урчанием.

Незаметно для себя люди инстинктивно старались обращаться с Гомером поласковее. То чувство, которое возникло у меня в первый вечер наедине с Гомером: что, когда Гомер тебе доверяет, это что-нибудь да значит, — это чувство делает тебя другим. И, кажется, все мои знакомые испытывали то же самое.

В те времена Саут-Бич был населен людьми, по большей части перебравшимися сюда из других мест, оттуда, где они слыли «неудачниками» или личностями «со странностями» — словом, не такими, как все. Тут были и художники, и писатели, и травести. Встречались и такие умельцы, которые наряжались и гримировались так, что, скажем, левой половиной могли изображать женщину, а правой — мужчину. Этот номер имел неизменный успех у завсегдатаев ночных заведений. Вот почему в какой-то момент мы про себя стали называть Саут-Бич «Островом брошенных игрушек»[7].

Кто как, а Мелисса опекала изгоев и чудаков, устроив у себя в доме что-то вроде артистического салона. Вероятно, потому, что Гомера можно было отнести и к тем и к другим, кого сторонились все «нормальные» люди, — все, кто с ним знакомился, тут же подпадали под его обаяние.

Но лично я так не считаю.

Одна моя приятельница как-то спросила, почему, на мой взгляд, на нас так действуют истории о животных, совершающих героические поступки. Взять, например, кошку, вынесшую котят из горящего дома. Или пса, что пересек пустыню в Ираке (а это миль пятьдесят), чтобы найти кормившего его солдата.

Вопрос застал меня врасплох, и ответила я уклончиво: мол, сама чувствую их обаяние. Но несколько дней спустя мне вдруг подумалось, что эти поступки почти материальное свидетельство объективного морального порядка. Иными словами, они воплощают в себе божественное начало. Они, как мне кажется, подтверждают: то, что нам дорого и трогает нас до слез — любовь, отвага, верность, альтруизм, — вовсе не абстракции, придуманные из ничего. То, что они не чужды и животным, показывает человеку, что все это часть бытия. Это вовсе не выдумки, которые просто передаются из поколения в поколение в виде сказок или мифов.

Слепота Гомера не одарила его сверхъестественными способностями. Она не сделала его проницательнее и не наделила умением видеть то, что скрыто в характерах других животных. Однако она открывала лучшее в тех, кто окружал его. Нашим друзьям было известно, что парочка, которая принесла Гомера в ветеринарную клинику, настаивала на его усыплении. Еще десяток других людей, не раздумывая, отказались приютить его. Такое положение вещей неминуемо разбивало всех, причастных к судьбе Гомера, на два лагеря: «мы» и «они». Быть одним из «нас» означало осознавать всю незаурядность Гомера, быть к нему добрее и не отвергать его, несмотря на его несходство с остальными. Это значило быть лучше и выше «них», отказавшихся от него.

Кошки по своей натуре — хищники-одиночки. Так по-научному зовется то, что может наблюдать каждый из нас. Они куда независимее собак, предпочитают со всем справляться самостоятельно и, в отличие от собак, любят оставаться наедине с собой.

На воле собаки собираются в стаи. Кошки же охотятся поодиночке или образуют нестабильные социальные группы, ориентированные больше на соблюдение территориальных границ друг друга, нежели на совместную добычу пищи.

Гомер всегда был «стайным». Инстинкт, куда более острый, чем у большинства кошек, подсказывал ему: безопасность зависит от размера стаи. А его стаей стали люди. Я была вожаком, и того, кого представляла Гомеру, он безоговорочно считал своим. Все до единого полагали, что именно этот котенок будет отличаться особым недоверием к чужакам. И все без исключения ошибались: Гомер относился к людям чрезвычайно благосклонно. Свое расположение он выражал тем, что забирался на колени к новому знакомому и принимался мурлыкать и тереться о него в знак дружбы.

Мне припомнилось, как однажды, когда я выпутывала перепуганного Гомера из паутины шерстяного платка, кто-то из моих приятелей подивился вслух несвойственному мне долготерпению. Замечание это заставило меня призадуматься. Впервые в жизни мое терпение отметили — потому, вероятно, впервые, что как раз терпением-то я и не отличалась. Не то чтобы я не была совсем уж нетерпеливой… Однако каждый раз это требовало от меня приложения осознанных усилий и уговоров вроде: «Всё в порядке… не торопись, потихонечку…» Так обычно люди уговаривают себя делать то, что не дается само собой.