как «котвратительные». Механическое жужжание утилизатора отходов или апокалиптическое завывание пылесоса (звуки, державшие в страхе не только Скарлетт и Вашти, но и всех знакомых мне кошек и собак) лишь наводили на него буйное веселье. Уши его стояли торчком, «хомут» болтался из стороны в сторону, а сам он словно спрашивал на бегу: «Эгей! Новый звук! Что это за звук? А можно с ним поиграть или забраться верхом?»

Но больше всего его будоражило пробуждение в начале нового дня. Когда тем первым утром, проснувшись, я села в кровати, он тут же замурлыкал себе под нос. В его мурчанье слышалась своя мелодия, подобная предрассветному щебету птиц. Найдя мою ладонь, он настойчиво потерся об нее мордочкой. От этого Гомер потерял равновесие и под весом воротника оказался лапками кверху, разительно напоминая перевернутого на спину жука. Но все же резким рывком сумел встать на лапы, залез ко мне на коленки, уперся в грудь лапками и что есть мочи принялся тереться мордочкой о лицо. Кожей я ощущала мягкость шерстки и колкость швов.

Так здорово! Я до сих пор здесь — и ты тоже! Он был настолько мал, что можно было целиком накрыть его ладонью. Едва я коснулась его, как он вцепился крохотными до неприметности коготками в мое плечо, норовя вскарабкаться повыше, нашел мое ухо и обслюнявил всю мочку.

— Ты хочешь сказать, что голоден? — спросила я. — Посмотрим, запомнил ли ты, где твоя миска.

Я решительно встала с кровати и поставила котенка на пол. Очевидно, он не был к этому готов, поскольку на первом же шаге тюкнулся об пол подбородком с уже знакомым мне пристуком пластмассы. Но хныкать не стал, а тут же поднялся и направился прямо к своей мисочке, а после засеменил к лотку с песком.

Обнаружив еду и песок там же, где и вчера, котенок пришел в абсолютное блаженство. Его мелодичное мурчанье не прерывалось ни на миг, и я отчетливо слышала его даже с другого конца комнаты.

* * *

Да не покажется это удивительным, но счастье Гомера напрямую зависело от размеров пространства, в котором он находился. Не обладая зрением, он ощущал вселенную как место «здесь и сейчас». Конечно, когда он был бродячим котом, в его распоряжении был весь Майами вместе с окрестностями. Но тогда весь его мир полнился непреходящим одиночеством, болью и неведомой опасностью, грозившей со всех сторон. Избавление от боли и опасности обошлось недешево — и мир его сузился до размеров ящика в ветеринарной клинике. Дом Мелиссы фактически представлял собой бесконечность возможностей, пространства, запахов и звуков. Гомер столь рьяно выражал нежелание оставаться в одиночестве, что в первый же день мы выпустили его из комнаты на разведку. Только для начала убедились, что он не столкнется со Скарлетт и Вашти.

Можно считать это чудом, но, несмотря на размеры дома Мелиссы и возможную угрозу, Гомер мог чувствовать себя в безопасности. Каким бы обширным ни было пространство, там всегда были вещи, на которые котенок мог рассчитывать. Каждый день он находил достаточно воды и еды там, где ожидал. В этом новом мире необычный громкий звук сулил новые перспективы, а не нависшую опасность. Можно было спокойно засыпать по вечерам в уверенности, что никакой хищник не подкрадется к тебе во сне, и просыпаться по утрам в любящих руках.

Сказать, что он воспринимал все это как маленькое чудо, означало бы удариться в антропоморфизм. Но мозг котенка слишком уж отличается от человеческого. Если на то пошло, именно я расценивала происходящее через призму чуда. Особенно когда задумывалась, где был котенок до того и где оказался бы сейчас, если бы по неведомой прихоти судьба не свела нас вместе. Но здесь Гомер был счастлив — что правда, то правда. Иногда, когда я наблюдала за ним, меня и саму накрывало волной безотчетной радости. И я тут же спохватывалась, ведь за радостью новой волной накатывало и другое чувство. Отныне только я в ответе за то, чтобы его счастью больше ничто не угрожало. Я, и никто иной.

— Я сделаю все, чтобы твоему счастью ничего не угрожало, — так я и шептала, поглаживая его мягкую шерстку, пока он спал.

Прознав о Гомере, отец Мелиссы в шутку поинтересовался, как мы собираемся искать нашему слепому коту собаку-поводыря. Шутка шуткой, но как научить Гомера ориентироваться в пространстве? При этом надо предоставить ему максимум свободы в новом мире, да еще и защитить его со всех сторон. Совсем нешуточный вопрос.

Перед тем как принести Гомера домой, я целыми днями размышляла, как обезопасить дом для слепого котенка. Купила мягкие фетровые накладки на острые углы всех возможных столов и кроватей, специальные замки для кухонных секций, где хранились чистящие и прочие вредные для здоровья вещества. Поставила щеколду на крышку унитаза. (Слепому котенку, даже случайно попавшему внутрь, обратного пути уже не будет. Так, во всяком случае, думалось мне.) Я самолично законопатила все разъемы вокруг музыкального центра, где любой котенок запросто запутался бы в проводах.

Было невозможно предусмотреть всё, но я никак не могла нарадоваться своей осмотрительности. С его тягой к открытиям Гомер норовил попасть в самые потаенные и оттого не менее, а более опасные места. С задачей поиска собаки-поводыря Гомер справился сам. Вот только в роли собаки в его случае выступала я. Он повсюду ходил за мной по пятам, причем с недопустимым для движения интервалом. Стоило мне внезапно остановиться, как его маленький холодный нос утыкался мне прямо в лодыжку.

— Я в точности как Мэри, — как-то заметила я Мелиссе. В ответ она недоуменно взглянула на меня, и я разъяснила — ну, как в детской песенке: «Куда бы Мэри ни пошла, ягненок шел за ней».

Поначалу я думала, что Гомер выслеживал меня с упорством ищейки, потому что боялся пуститься в свободное плавание. Пэтти предупреждала, что он вряд ли избавится от вполне объяснимой робости. И уж наверняка не станет таким же независимым, как другие кошки. «Зато он не узнает, что слеп, — добавила она. — Не будут же другие кошки говорить ему: “Слышь, приятель, ты что, слепой, что ли?”»

Но вскоре стало очевидно, что Гомера не пугает перспектива изучать квартиру самостоятельно, без преследования меня по пятам. Однако если он нашел самый быстрый и доступный способ освоиться в неизвестности, на собственной шкуре ощутив,