– Я боюсь, Ро, – прошептала Эстер.

– Этот джентльмен сейчас не в том состоянии, чтобы причинить кому-то вред, кроме того, он спас тебя от большой беды, об этом мне даже страшно думать, – словно не понимая, о чем говорит сестра, ответила Ровена.

Опасливо покосившись на плотный ряд кустарников, Ровена попыталась представить, успеет ли подхватить на руки сестру и убежать. Нет, она не сможет оставить здесь Уинтерли, даже если придется спасать себя и Эстер. Она обязана ему жизнью сестры и не должна бросать, даже если им грозит опасность. Как они с Эстер смогут вернуться одни? Что скажут людям? Что оставили несчастного на растерзание злодеям? Ровена никогда не была неблагодарной, кроме того, за эти несколько минут она ощутила странную привязанность к мужчине.

Ровена пребывала в смятении. Возможно, ей все же стоит отпустить Эстер, убедить ее вернуться домой? Нет, по дороге с ней опять может что-то случиться. Да и сестра, скорее всего, откажется уходить.

Эстер напряглась, будто действительно ожидала услышать выстрел. Ровене стало не по себе от мысли, что Уинтерли могут убить. Он же брат лорда Фарензе, а это значит, что любой, кто осмелится покуситься на его жизнь, должен понимать, что его ждет неминуемая расплата. Не слишком ли высокая цена за удовольствие ограбить потерявшего бдительность аристократа?

На дереве шевельнулся лист, и Ровена поежилась, представив, что где-то неподалеку притаился стрелок. Она почувствовала себя фазаном на мушке у охотника и крепче обняла сестру. Безопасность двух людей зависела теперь от нее. Лицо Уинтерли было по-прежнему бледным и непроницаемым. Сложно было предположить, в сознании ли он, а если в сознании – знает ли он, что кто-то следит за ними.

– Эстер, ты видишь там полянку, покрытую мхом и дубовыми листьями?

– Конечно, у меня же все в порядке со зрением.

– Тогда иди и принеси несколько кусков мха, мы соорудим подушку для мистера Уинтерли.

Ровена надеялась, что любой, кто это услышал, не счел ее безрассудной, ведь на самом деле она очень разумная женщина.

– Но ты же сказала, что его нельзя трогать… – растерянно захлопала глазами девочка, но замолчала, увидев строгий взгляд сестры.

Ровена надеялась, что таким образом сможет увести сестру с возможной линии огня.

– Да, да, – закивала Эстер. – Джек наверняка скоро вернется с сэром Гидеоном, а ведь лежать на твердом корне не очень удобно… – Сообразительная девочка ее поняла.

Ровена сделала вид, что хлопочет над раненым, и принялась приговаривать, как старая нянюшка над приболевшим ребенком. Затем она начала нервно складывать шаль, которой хотела обернуть подушку из мха.

– Жаль, что пятна крови не отстираются, – ворчливо пробормотала Ровена, – ведь у меня нет дюжины шалей!

– Вот. – Эстер положила на землю охапку мха и листьев. – Мы устроим его не хуже Спящей красавицы.

Ровена выбрала самые сухие кусочки и завернула их в шаль, соорудив подушку. Осмотрев еще раз голову Уинтерли, она встала на колени с другой стороны, закрывая раненого от возможного выстрела.

– Я постараюсь аккуратно поднять голову, а ты подложи подушку, – сказала она Эстер.

– Конечно, сестрица!

Кажется, Ровене удалось не причинить Уинтерли боль, поскольку выражение лица его не изменилось.

– В правом кармане, – неожиданно для обеих сестер пробормотал он.

Ровена склонилась так близко, что ощутила его дыхание. Внезапная дрожь заставила ее напрячься, чтобы не позволить выдать волнение, возникшее от близости к столь привлекательному представителю мужского рода.

– Отошлите скорее отсюда сестру, – добавил Уинтерли так тихо, что Ровене пришлось склониться еще ближе.

Она, словно ангел-хранитель, была ближе всех к человеку, смотревшему на нее с мольбой.

Уинтерли резко выдохнул, должно быть, от резкой боли, когда Ровена приподняла его голову чуть выше. При этом она смотрела на него во все глаза, словно зачарованная. От него исходил свежий аромат леса, лимона и пряностей. От Нейта никогда не пахло так приятно, что и неудивительно – молодой офицер не мог позволить себе дорогой французский одеколон.

Опомнившись, Ровена одернула себя: как она смеет сравнивать человека, сражавшегося за свою страну, с этим бездельником? И сразу отругала себя за греховное осуждение, видя, как мистер Уинтерли морщится от боли.

Джеймс мечтал, чтобы стих наконец звон в голове и тьма перед глазами рассеялась. От неприятных мыслей его немного отвлекло нарастающее удивление тем, что дочь священника знает столько слов, которые недопустимо произносить в церкви. Он слышал высказанные ее сестрой-сорванцом догадки, что он умер, и решил, что лучше поговорить с женщиной позже, без свидетелей.

В него стреляли. Джеймс был уверен, что этот человек где-то неподалеку. Если бы не спрыгнувшая на него девочка, помешавшая точному попаданию, он был бы мертв. Его спасло, что он не стоял на месте, стараясь оказаться там, где будет удобнее поймать ребенка, и не дал возможности хорошо прицелиться, как и сделать второй выстрел.

Как, черт возьми, его смогли выследить? Он считал вполне безопасным не менять имя и оставаться самим собой. В обществе не воспринимали всерьез праздного повесу. Для него большим облегчением стала возможность опять надеть маску беззаботного человека, идущего по жизни ни о чем не тревожась. Понимание того, как близок он был к тому, чтобы предстать перед Богом, позволило получить еще больше удовольствия от репутации мужчины эпатажного и праздного. Она была приобретена в совсем молодом возрасте, когда он был неуверенным в себе юношей, находящимся в разладе с собой и окружающим миром. Сейчас, пятнадцать лет спустя, фактически потеряв брата, он с жалостью относился к себе прежнему. И в этом был смысл, ведь именно тот юноша поставил планку жизненных достижений для себя так низко.

Впрочем, не время смаковать и переоценивать ошибки прошлого, когда убийца подобрался так близко. Джеймс лежал, стараясь не шевелиться, и вдыхал восхитительный аромат тела и волос Ровены, размышляя, как выйти из этой ситуации так, чтобы ни одна из сестер Финч не пострадала. Сохранить самообладание было непросто, когда тонкие пальцы потянулись к торчащему из кармана листку бумаги. Он едва сдержался, чтобы не закричать на нее, запрещая прикасаться к письму Вирджинии. На мгновение Уинтерли показалось, что эта миловидная женщина в сером подослана его врагами.

Приоткрыв глаза и посмотрев на молодую вдову, Джеймс успокоился. Лицо миссис Уэстхоуп внушало доверие. С чего он вообще взял, что она может быть шпионкой? Вероятно, он действительно крепко приложился головой. Джеймс больше не сомневался в миссис Уэстхоуп, однако в нем разрасталось негодование на самого себя. Поселившись в этой глуши, он потерял бдительность. Райн-Хилл будто околдовал его, заставил думать, что недоброжелатели, потеряв его из виду, забыли о старых долгах. Ему, конечно, не стоило оставаться здесь так долго. Неразумно было допустить, что с его прошлым образом жизни можно так просто расстаться, забыть обо всем и жить в этом мирном уголке Англии в тишине и покое.