Кружными путями они добрались к окраине старого парка и с трудом разыскали сторожку, почти до окон занесенную снегом. Хлипкая хибара, собранная из битого кирпича и завалявшихся досок, скорее, напоминала деревенский туалет. Сашка разгребла, поминутно дуя на коченеющие пальцы, снег, заваливший дверь, и завела Серого.

– Это ничего, что холодно, сейчас надышим, – успокаивала она то ли его, то ли себя.

Заметив, что коня трясет крупной дрожью, она мысленно чертыхнулась, стянула с шеи длинный вязаный шарф и стала быстро обтирать им разгоряченные от быстрого бега бока. Холодина в сторожке была несусветная, но, по крайней мере, не задувал ветер и была крыша над головой. На улице повалил снег – вот и хорошо, следы заметет, промелькнуло в голове Сашки.

Вернувшись домой, Сашка тихонько прокралась на кухню и вскипятила чайник. Она обхватила дымящуюся чашку озябшими ладонями и блаженно зажмурилась, почувствовав, как разливается по телу благодатное тепло. Ее переполняла неуемная радость – невероятно, но ей все же это удалось! Операция по спасению прошла небезупречно, и был момент, когда ей казалось, что все безнадежно пропало – но сейчас все страхи и опасения казались надуманными. Серый спасен, свободен! Нужно только передать его в добрые и заботливые руки. Оставить его хотя бы еще на пару дней в хлипкой сторожке в парке было бы просто бесчеловечно, поэтому, как бы ни хотелось Саше видеться с ним каждый день, все же придется расстаться. Как быть, она уже придумала: в Челябинске есть ветеринар, известный зоозащитник – пару лет назад он спас искалеченного тигренка из передвижного цирка. В зубах тигренка застрял острый обломок кости, десна кровоточила и воспалилась, несчастный страдалец отощал до крайней степени. Ветеринар не только провел сложнейшую операцию, но и долгие месяцы терпеливо выхаживал тигренка, который бегал за ним как ручной. А сегодня возмужавший Жорик живет в одном из заповедников где-то на Дальнем Востоке. Конечно, обыкновенный конь – амурскому тигру не чета, но Сашка не сомневалась: ей удастся убедить ветеринара, что Серый – совершенно особенный. Но это все потом, потом, сил уже не осталось.

Сашка повалилась на расправленный диван и блаженно потерлась щекой о прохладную подушку. И вдруг она резко села, пораженная внезапной мыслью: Дамир, наверное, не видел, как она перемахнула забор на противоположной стороне двора и скрылась в темном проулке. Он так и остался ждать ее у ворот. Она несколько раз набрала его номер, но бездушный металлический голос сообщил: «Аппарат абонента выключен».

«Да нет, не может же он просидеть в сугробе всю ночь! Конечно, он догадался, что план… пришлось чуть-чуть изменить, – попыталась успокоить себя Сашка. – Но сама-то хороша! Забыть про единственного друга, который ради меня не побоялся пойти на риск!»

Сашка в отчаянии бухнулась на диван, пружины истерично взвизгнули в ночной тишине, и за стеной раздался глухой кашель Веры Георгиевны. Сашка поспешно натянула одеяло до самых глаз. Дверь тихо приотворилась, и в ее комнату бесшумно вошла Вера Георгиевна.

Сашка, старательно изображавшая глубокий сон, затаила дыхание. После нескольких томительных минут полной тишины она почувствовала, как Вера Георгиевна присела на край дивана.

– Бедная девка, умаялась за день, – тихо проговорила Вера Георгиевна. – Носится как угорелая, а спросишь – отмалчивается. Вся в мать…

Сашка заворочалась, надеясь, что это заставит Веру Георгиевну прекратить нежданные излияния. Но та, видимо, настроилась выговорить все, что скопилось на сердце за прошедшие месяцы, когда в ее размеренную жизнь, как камень в заросший ряской пруд, свалилась эта чужая непонятная девочка.

– Ворочается – неужто кошмары снятся? Разве расскажет? И мудрено ли – отца не знала, мать на целый год за океан упорхнула, только хвостом махнула на прощанье, птица перелетная… Прости Господи грешную, сто раз твердила себе – ни в чем ребенок не виноват, а как взглянет на меня глазами своими кошачьими, ведьминскими – аж сердце захолонет: та же кровь в ней, бродяжья… Не встретилась бы она на его пути, все иначе бы сложилось, жив был бы мой Сашенька.

Вера Георгиевна сдавленно всхлипнула. Ни разу до этого она не упоминала о Сашкином отце, а старые альбомы с его детскими, еще черно-белыми фотографиями, на которые Сашка случайно наткнулась в пропахшем лавандовым мылом шкафу, тут же забрала и, не проронив ни слова, унесла в свою комнату. Сашка затаила дыхание.

– Единственный сын. Поздний, долгожданный. Умный, талантливый – все схватывал на лету, все ему давалось играючи. Мы с отцом мечтали: закончит школу, поступит в институт, в люди выбьется. А эта детдомовская девочка… Как репей. И пропал парень. Как заговорила она его, заворожила зелеными своими глазищами. А ведь и смотреть-то не на что – худая, нескладная…

Сашка засопела – что-что, а она не позволит так говорить о матери.

– И ведь сколько я упрашивала – одумайся, на что жизнь размениваешь? Ушел из дома, забросил учебу, устроился на завод. Мне люди говорили – ютятся в общежитии, как голь перекатная, из мебели – только гвоздь в стене. А потом… их бригада грузила трубы. Один из тросов не выдержал, и вся пирамида раскатилась, подмяв под себя тех, кто не успел отскочить в сторону… И ведь она даже не пришла на похороны, не проводила его в последний путь по-людски. Просто исчезла, как и не было ее. Ни единого письма, ни звонка за одиннадцать лет. Ни слова о том, что кровиночка моя растет.

Сашка почувствовала, как на лоб опустилась сухая теплая ладонь, заботливо убирая непослушную прядь волос.

– Спи, милая, не держи зла на старуху. Совсем из ума выжила от горя.

Вера Георгиевна со вздохом поднялась, и последнее, что Сашка услышала перед тем, как провалиться в тревожный сон, был ее сухой кашель за стеной.

Будильник звонил уже в третий раз. «Еще чуть-чуть, обойдусь без завтрака и долгих сборов», – малодушно тянула время Сашка. Ей казалось, что она закрыла глаза лишь на пару секунд, а когда открыла, на часах было уже без пятнадцати восемь. Проклиная все на свете, она откинула одеяло и стала натягивать джинсы, но запуталась в штанине и с размаху грохнулась на пол. Вскочив как ошпаренная, она схватила портфель и пулей вылетела из подъезда, на ходу пытаясь попасть в рукава пуховика. Хорошо, что школа была совсем рядом, минут десять прогулочным шагом, а в экстренных случаях и за две можно добежать.

В кабинет биологии она влетела со звонком, встрепанная со сна, как мартовский воробей, и не сразу заметила царившее в классе странное оживление. Учительница задерживалась, и по кабинету летали записочки; девчонки перешептывались и глупо хихикали. А вечный двоечник Хусаинов малевал на доске огромное сердце, навылет проколотое стрелой, как насекомые в наглядных пособиях на стенах. «Сегодня же День Святого Валентина!» – вспомнила Сашка.

Отойдя на шаг и с видом признанного гения полюбовавшись на свое творение, Хусаинов начал крупно выводить: «Иноземцева…». Весь класс с интересом ждал продолжения, некоторые поглядывали на Дамира, который медленно покрывался красными пятнами. Но вместо нехитрого арифметического действия с именами влюбленных Хусаинов закончил дежурным «дура!». Дамир с побелевшими от злости губами подскочил и саданул ему практически наугад, по чистой случайности угодив прямо в переносицу. Хлынула кровь. Хусаинов, который был практически на голову выше, оттер ее ладонью.