хрен нам есчо делать?

Борисов, выслушав мужика, указал на бревно:

— Комель, что ль?

— Почему? Друган.

— В смысле — друган?

— Ну — друган!.. Ты на делянке не работал?

— Откуда?

— Комель у корневища, потом идёт друган, потом середина. И венчается верхушкой. Во-от. Дерево трухлявит, верхушка напрочь отваливаетца, а основа стоит и ждёт меня. Хы!..

— Н-да, прям как человек. Башка гниёт от всякой херни, а тело топчет землю.

— Эт ты к чему?

— Да так, ни к чему. Мысли вслух. Как думаешь, мясники опять нагрянут?

Шишканов нерешительно пожал плечами.

— Не най! Нашёл, бля, кого спросить! Всё возможно. Нет того, чего невозможно…

В дверь забарабанили. Мощно так, настойчиво, с паникой.

Истерично залаял пёс Байкал.

Первой проснулась Света. Зажгла светильник, ничего не могла понять.

Удары в дверь возобновились. А Байкал заливался лаем, не переставая.

Света легко дёрнула за плечо Максима, позвала его по имени. Он моментально приоткрыл глаза и спросонья произнёс заплетающим языком:

— Чё?..

— В дверь ломятся. Сходи посмотри.

— Кому там, блин, не спится? — недовольно пробурчал Максим, вылезая из тёплой постели.

Он мигом натянул трико, проморгался, накинул олимпийку и вышел в прихожую. Зажёг свет.

В дверь снова постучали, но уже слабо. Байкал лаял, ему вторили соседские собаки.

Максим обулся в истоптанные чёсанки.

— Кто там?! — выкрикнул он, выйдя в холодные сени.

— Палыч, ет я!! — ответил знакомый слезливый голос.

Он, потянув щеколду, отворил дверь и впустил Клаву Ганину, которая жила через семь домов от него.

Расхристанная, без головного убора, на одной ноге сапог кирзовый, на другой — валенок. На морщинистом лице испуг вперемешку со слезами. Она тяжело дышала, учащённо выдыхая изо рта пар.

— Что стряслось, тёть Клав? — нахмурившись, спросил Борисов.

— Мово долбанули, — плаксивым голосом произнесла Ганина.

— Чего?!

— По башке долбанули! Суки такие! Помрёт мужик-та! Помрёт вить щас!

Тут полились слёзы по её морщинам.

— Скорей, помрёт жи щас! До мозгов долбанули! Ой, осподи, ожишь ты мой! Помрёт, как я терь буду! Как я терь буду!

Вдруг открылась входная дверь, и высунулась любопытная голова Светланы:

— Чего у вас тут?..

— Зайди в дом. Холодно здесь! — скомандовал Борисов.

Светлана мгновенно юркнула за дверь.

— Тёть Клав, не реви давай! — обратился он к женщине. — Счас я! Обожди. Оденусь! Зайди погреться!..

— Давай, милок, а то помрёт щас!

Максим зашёл в дом.

Света с озадаченным лицом стояла в халате у трельяжа. У неё был вопросительный взгляд.

— Чего у неё?

Максим миновал её, пройдя в зал, где из сейфа вынул табельное оружие в кобуре.

— Ничего не понял, но говорит, что дядь Лёшу кто-то пизданул!..

— Да ты что?! Ой, мамочки!

— Счас разберёмся!

Он сунул ноги в валенки, на тело набросил свой серый милицейский бушлат, на голову шапку и, велев Свете закрыться, бросился бежать с Ганиной к её дому.

Пока бежали к месту происшествия, Ганина сбивчивым голосом рассказала:

— Он в туалет пошёл. А я сплю… Я сплю, главное, а его всё нет и нет… Вдруг тревога — как врежет в бочину!.. Вышла, значить, во двор! А сперва фонарь зажжла… Гляжу — лежит, в снегу… Готовый, наерно! Я к нему, шевелитца… Кое-как в чувство его привела, увела в ызбу, полотенце намочила ему и к тее…

Они вошли в избу.

Дядя Лёша Ганин лежал на диване с мокрым полотенцем на лбу и охал:

— Ой, бля!.. О-ой, бля!..

— А я думал, тебя убили! — произнёс Борисов.

— Ковво уббили?.. — Ганин страдальчески взирал на них и корчился от боли в голове.

— Тебя, дядь Лёш!

— Типун те на язык, Палыч!.. А ты кому, дурак, нужон-то стал?! — встревожено выкрикнула тётя Клава.

— Да никто меня не убивал… По бэ-ббашке ввальнули!..

— Эх, дядь Лёша, дядь Лёша, не бережёшь ты себя! Кто вальнул-то? — спросил Борисов.

— А я ззнаю?.. Сначал толкнул, потом ввальнул!.. Ггад какой-то!.. Бэ-ббашка терь гудит! А вдруг ммозгу пиздец!..

— Может! — согласился с ним Борисов и обратился к Ганиной: — Тёть Клав, запахнись и беги за Строковой, пускай придёт, посмотрит. А то и правда, что-нибудь серьёзное.

— Мож позвонить?! — возразила она.

— Да не дозвонишься ты до неё.

— Ладн, поняла! Щас токмо гамаши надену!..

— Дядь Лёш, сможешь рассказать, что произошло? — спросил Максим, как только тётя Клава удалилась. — Кто вальнул-то?

— Сказать-то неча…

— Плохо, что нечего!

— О-ой, бля!.. Посцать я ппошёл…А там меня какая-то ссука да по загривку! Я в сугроб!.. Подымаю мморду, смарю, мужыки какие-то возле кэ-ккоровника мово трутца. Смарю, а оне, падлы такие, мово Альберта тащут. Ггады!

Дядя Лёша Альбертом назвал быка. Крепким вымахало животное, мускулистое, тупое и злое. Сельчане не раз были свидетелями, как сам дядя Лёша с отборными матами улепётывал от разъярённого Альберта.

— Так! Ты их лица-то разглядел?

— Какой там!.. Тот сука сверху ннавалился — и давай меня в сугроб!.. Опосля по ззатылку съездил чем-то! Ну и всё!.. А потом моя пэ-пприбежала…

Борисов судорожно кусал нижнюю губу.

— О-ой, бля, ммутит как, сука!.. Щас пподохну, наерно!.. — простонал Ганин и громко сглотнул.

— Тошнит, что ль?

— Угу…

— Дядь Лёш, где у тебя тут ведро?

— В чулане глянь… Там должон быть…

Борисов сходил в чулан, включил там свет, порыскал, нашёл под старинным шкафом пластмассовый зелёный таз и отнёс мужику.

Но того так и не стошнило.

В избу влетели галдящие о чём-то своём, бабьем, тётя Клава и Лена Строкова.

Пока фельдшерица возилась с дядей Лёшей, Борисов вышел во двор.

Фонарь всё ещё горел. Его тусклый свет позволял разглядеть следы от валенок.

Судя по ним, злоумышленников, наверняка, было человек три-четыре.

Покружив по периметру, он обнаружил и тонкий след крови, который тянулся, пересекая площадь двора, от коровника до ворот. По этим следам Борисов вышел со двора в проулок, а уж затем на задворки.

Судя по протекторам колёс, здесь их дожидался транспорт. В этом месте чуть больше образовалось крови. По всей видимости, с тушей маялись, взваливая в кузов.

Он закурил и долго вглядывался на восток. Краснел окоём. А ночное небо дышало морозной тишиной.

Борисов вытащил изо рта сигарету, сбил щелчком пальца пепел и посмотрел на мобильнике время — близился третий час ночи. Он потоптался немного во мраке, досмолил сигарету, бросил окурок в снег и, взирая себе под ноги, вернулся во двор. Зашёл в коровник, долго искал рубильник, отыскал его возле хлева.

В правом загоне стояла чёрно-белая корова, пыхтела, из её ноздрей вырывался пар. Корова чёрными глазами печально взирала на участкового и жевала сечку, обмахиваясь хвостом. Недовольно захрюкали проснувшиеся поросята, завозились в унавоженной лежанке. Калитка