плечи Гаттака, когда он вошел через скрипучую калитку на территорию храма. Двое черных клириков, стоявших на посту возле ворот, приняли его поклон-приветствие и пропустили на территорию. Двери в сам храм были уже заперты, а потому Гаттак помолился перед образом Бора, висящим прямо над входом в исповедальню. Прикрыв глаза руками, он с минуту читал основную молитву, а когда закончил, услышал за спиной голос:

— Ты сегодня поздновато, Гаттак.

Разведчик узнал говорившего. Развернувшись, он увидел настоятеля храма.

— Благословите на покаяние, служитель Леонид.

Настоятель храма на Сорокалетней улице, крепкий мужчина средних лет, тепло улыбнулся Гаттаку и подошел ближе. Тот склонил голову, к его глазам прикоснулись ледяные пальцы служителя — должно быть, он долго трудился на воздухе и вышел к припозднившемуся прихожанину, услышав скрип калитки.

— Что привело тебя в храм на исповедь, сын Бора?

Служитель не стал удерживать Гаттака на улице и сам открыл дверь в исповедальню, приглашая молодого человека войти.

— Мне велено принять тридцатиминутное покаяние, служитель, — ответил Гаттак, проходя в жарко натопленное помещение.

— Ты опять натворил что-то? — улыбнулся служитель, запирая за собой дверь и отряхивая с себя крупные хлопья снега.

— Надеюсь, что нет, — улыбнулся Гаттак. — Мне просто необходима молитва и покаяние. Я задал один вопрос нашему капеллану, и тот велел мне…

— Покаяние не приносится по велению людей, — мягко поправил служитель Леонид Гаттака, — оно приносится нашему Богу по велению сердца. Не этому ли учит нас господь Бор?

— Да, служитель.

— Что именно тебя интересовало?

Гаттак поведал служителю свои мысли насчет избранности, и тот, слушая, закивал головой:

— Как же, знаем, знаем этот грех, сын Боров.

На лице Гаттака застыл немой вопрос. Он даже замер, не до конца сняв с себя куртку.

— Ну как же? — пояснил служитель Леонид. — Ты же подверг себя греху гордыни. Один лишь Бор знает твой путь, и не тебе судить о том, избран ты или нет. Кто, кроме Бора, ведает судьбами детей своих?

— Никто, служитель.

— А стало быть, ни одному смертному негоже делать выводы о своей избранности. Тебя избрал Бор не потому, что ты лучше или хуже других. Он избрал тебя, потому что лучше тебя самого ведает твою судьбу. Только Ему одному известна та грань, за которую тебя не следует пускать, и та ноша, тяжелее которой тебе не следует нести. Именно в том ты и должен покаяться: что возгордился, посчитав себя избранным. Не ты избранный, но тебя избрали. Просто прими это служение и никогда не кичись своим положением.

— Да, служитель.

— А теперь выбери кабинку и посвяти себя исповеди, сын Боров.

Гаттак еще раз поклонился служителю и прикрыл глаза ладонями в знак истинности и мудрости слов, которыми Бор наградил своего слугу. Затем он вошел в первую же кабинку (благо в это время в исповедальне было пусто), и запер за собой дверь.

Кабинка была типовой — два на два метра без каких-либо удобств. Приглушенный свет, разливающийся от тусклой лампочки под потолком, обитые звукопоглощающим материалом серые стены, такой же серый ковер на полу. Помещение было чистым и олицетворяло собой тишину и тайну исповеди. Все, что говорилось в этих стенах, должно было оставаться между верующим и его Богом. В кабинке было настолько тихо, что Гаттак начал слышать шум крови, бегущей по его артериям. Мерный стук сердца разносился по всему небольшому пространству, словно отмеряя время покаяния.

С минуту Гаттак просто созерцал и слушал тишину, погружаясь в нее всем своим существом. Затем, посчитав, что готов, он пал на колени и принялся вычитывать покаянные молитвы, заученные наизусть. С каждой новой молитвой он ощущал прилив сил и энергии, словно разверзлись небеса и благостное нечто начало изливаться прямо в душу Гаттака, наполняя его Божией благодатью.

Завершив все приготовления к покаянию, Гаттак вскинул руки к небу. Сейчас ему казалось, что нет никаких стен и потолка, есть лишь он и бесконечное пространство вселенной, где обитает сам Бор.

— Я виноват перед Тобой! Я каюсь в своих слабостях. Я готов принять Твою мудрость и Твою волю. Я возгордился. Я возжелал быть лучше иных. Я посчитал себя избранным тобой не по силам моим, но по качествам моим. Я посчитал себя сильным и возомнил, будто сам себя таким сделал. Каюсь перед Тобою, великий Бор, создатель всего сущего. Каюсь и понимаю, что ничтожен и слаб. Понимаю, что без Тебя я ничто и что кану я в ничто без длани Твоей. Прости меня за прегрешения мои.

Гаттак повторил эти слова еще дважды и к концу третьего покаяния почувствовал, как по его лицу градом покатились слезы. Слезы очищали. Слезы помогали понять всю слабость человеческой натуры, помогали осознать ничтожность собственного Я в сравнении с величием того, кто сотворил вселенную и всякую жизнь в ней.

Гаттак каялся истово, самоотверженно. Он верил в то, что говорил. В этой кабинке исповедальни он был с Бором один на один. Молчание Бора исцеляло. Молчание Бора помогало принять прощение. Более всего на свете Гаттак боялся во время исповеди покаяться неискренне, проявить слабость и позволить своим мыслям улететь в те далекие дали, из которых уже нет пути обратно. Но еще страшнее было не молчание Бора, страшнее всего было однажды услышать глас Бора. Услышать его отповедь и приговор. Говорят, именно это слышат перед смертью те, за кем приходят черные клирики. Приговор, оглашенный самим Бором. И в этот момент Гаттак услышал в своей голове громогласный глас Божий.

— Встань с колен, Гаттак, сын мой! Встань и узри свою судьбу!

У Гаттака внизу живота что-то оборвалось — он почувствовал страшную слабость в ногах, словно те налились расплавленным свинцом и более не подчинялись его воле. «Вот и все», — пронеслось в голове приговоренного к смерти. Как ни пытался Гаттак заглушить молитвами свои греховные мысли, Бор их увидел.

— Встань! — повторил Бор, и парень вопреки своей воле встал.

Вернее, это не он встал — его подняли. Он уже не владел своим телом, не чувствовал ни ног, ни тверди под собой. Он пылал изнутри в священном трепете перед Бором, создателем всего сущего. Он понял, насколько низменными были все его порывы и богохульные мысли. И Гаттак поверил в свой грех. Он хотел было во всем сознаться, выкрикнуть все, о чем думал часами там, в Пустоши, будучи еще кандидатом Гаттаком, но голос Бора опередил рвущуюся из груди Гаттака исповедь.

— Будет тебе, сын мой Гаттак, испытание суровое. По окончании разведшколы ты получишь от начальников своих пакет с заданием. Тебе нужно будет внедриться в стан врага и стать для них своим — только так ты исполнишь предначертанное. Найди для меня человека, который приведет демонов на порог мира сего. Найди и уничтожь! Любой ценой. Я избрал тебя, Гаттак, не по заслугам твоим, но по вере твоей и вере своей. Я верю в тебя столь же истово, сколь сильна твоя вера в меня.

И в одно мгновение все прекратилось. Глас Божий смолк, чувство присутствия Бора тоже испарилось. Гаттака словно отпустила невидимая исполинская рука. Ноги его подкосились, и парень рухнул на пол, благо стены и пол были мягкими, иначе Гаттак просто убился бы. Ему потребовалось не менее десяти минут для осознания того, что произошло, и для того чтобы прийти в себя. Дрожащей рукой он отпер дверь и вывалился из кабинки прямо под ноги изумленному служителю Леониду.

— Гаттак! Мальчик мой, что произошло? Гаттак? Гаттак?

Голос служителя удалялся. Гаттак слышал его все хуже и хуже, и, наконец, мир вокруг него потускнел и скукожился до одной микроскопической точки. Этой точкой был он сам, Гаттак, он парил в невесомости посреди бесконечной пустоты. Он ничего не мог поделать с этой пустотой. В этот миг парень подумал о том, что вот так, должно быть, парил в бесконечной пустоте и сам Бор перед тем, как сотворить вселенную. Какой же чудовищной силой обладал Великий Бор, если смог из этой пустоты сотворить все сущее? Гаттак же ничего сотворить не мог, даже крохотного пятнышка света не удавалось выжать из этой пустоты. А Бор создал и свет, и тьму, и твердь земную, и пылающие звезды. Миллиарды пылающих звезд. Бесконечное число