Это случилось уже в десятом классе. Был ноябрь, выпал снег. Отчим сказал, что недалеко от города, в леске за аэродромом, его приятели видели на свежем снегу много заячьих следов. И посоветовал мне и моему другу Валерию Федюки-ну сходить туда, испытать охотничью удачу.

Мы пошли на лыжах, прихватив заслуженную «тулку» отчима и патронташ. Выбрались за город, на край аэродрома, и сдуру направились было к синеющей вдали полоске леса через заснеженное летное поле. Какой-то дядька в тулупе — в полуверсте от нас — выпалил ракетой и замахал флагом: валите, мол, в сторону, идиоты. Мы отвалили. А то еще заберут куда-нибудь...

В перелесках и на краю замерзшего, покрытого снегом болота мы и в самом деле видели заячьи следы. Но самих зайцев не было. И хорошо. Потому что позади охотничьего азарта скреблась мысль: а что, если и правда попаду? И тогда придется нести пушистое окровавленное тельце, которое недавно было живым милым зверьком.

Вероятно, Валерий чувствовал что-то похожее. По крайней мере, досады по поводу отсутствия дичи не проявлял.

Не найдя добычи, мы на лесной поляне подобрали ржавый котелок, поставили его на пень и выпустил# по нему с десяток зарядов. Это дало отчиму справедливое основание для недовольства: зря извели столько патронов!..

Кстати, ни Валерий, ни я ни разу по котелку не промахнулись.

Я вообще тогда стрелял прилично: ходил в секцию ДОСААФ, участвовал в соревнованиях и даже заработал второй спортивный разряд.

А в более ранние годы весьма метко стрелял из рогаток и самодельных луков по мишеням, аптечным пузырькам и нарисованным на заборах фашистам. Но охотником не стал.

А вот Юрий Маркович Нагибин стал. Несмотря на то, что в детстве у него тоже дергались руки, уводя выстрел от живой цели.

Я не осуждаю его. Как не осуждаю и других охотников, среди которых есть прекрасные люди. Но понять их все-таки не могу. Ну ладно, если охотятся ради пропитания, это понятно. Но ведь в наше время человеком больше движет не голод, а охотничий азарт, азарт убийства. И это при любви к природе, которую охотники (в том числе и писатели) с таким вкусом декларируют! Как можно восхищаться весенним закатом, разноцветными облаками, распустившими сережки березами и тут же выстрелом выбивать из этого пейзажа его органическую часть — пронесшиеся силуэты уток? По-моему, вся красота рушится от этого грохота, от боли живого существа, которое кровавым комком летит в осоку...

Сперва отвращение, к убийству и любовь к оружию как-то уживались во мне. Потом эта любовь поостыла. На больших военных сборах в 1969 году, когда уральских резервистов гоняли аж до китайской границы, в Биробиджан, я даже не снял смазку с выданного мне «Макарова». Так и протаскал этот «ПМ» в кобуре, не вынув из промасленной бумаги. И наотрез отказался от автомата, хотя всем командирам взводов настоятельно рекомендовали получить их. «Поскольку возможны пограничные инциденты, товарищи офицеры», — строго предупреждал похожий на матадора, с чеканным испанским профилем особист, тоже призванный из запаса и уверенный в крайней важности своей миссии.

Кроме покрытого смазкой «Макарова», мне и моему взводу выдали два миномета времен Великой Отечественной войны. От них отказаться было уже нельзя, ибо взвод числился именно минометным. Мин, правда, не дали. И слава Богу! Как обращаться с минометом, я понятия не имел. На военной кафедре в университете я изучал (без всякого прилежания) старинную 122-миллиметровую гаубицу. Мои подчиненные тоже были вояки так себе. Один даже ухитрился потерять автомат, из-за чего у меня с начальством были всякие объяснения. К счастью, потом автомат нашелся.

Один миномет тоже потерялся. Только не у меня, а в соседнем полку. Крику было... Нашлось ли это грозное оружие, я не знаю.

Сейчас думаю: а если бы, не приведи Господь, случилось то, что предрекал строгий особист (тень острова Даманского тогда ощутимо витала над нами)? Что бы я делал тогда со своими двумя «самоварами» и их расчетами, которые при любом удобном и неудобном случае валились спать в кусты или устраивались забивать козла на специально припасенной фанере (этот фанерный лист они берегли пуще любого военного имущества). Более дурацкое мероприятие, чем те сборы, трудно представить. При полной неразберихе, колоссальных затратах и тысячах испорченных людям летних отпусков это, по слухам, стоило еще и нескольких жизней — результат несчастных случаев, неизбежных при передвижении громадных человеческих масс и техники под высоковольтными проводами железнодорожных путей...

У меня весь тот месяц было самое гадкое настроение. Дело в том, что я с «Каравеллой» должен был ехать в Ригу, на ребячью игру «Нептун Балтийского моря». А вместо этого меня отправили «пугать китайцев» (то-то они испугались!).

Впрочем, один раз действительно чуть не вышло испуга. Уже на месте дислокации, под Биробиджаном, на громадной территории, где бестолково разворачивалось и передвигалось фантастическое количество «частей и подразделений», я на своем «ЗИЛе» с прицепленным сзади минометом заблудился. Вернее, заблудился мой водитель. Мы оказались среди совсем незнакомых военных группировок. Никто не мог толком сказать, где наш славный N-ский полк.

В машине был радист, он уловил в треске и бестолковости эфира какие-то указания, якобы предназначенные для нас. Следуя этим указаниям, мы промчались по тракту около сотни километров и выскочили на берег широкой реки.

Помню плоский береговой песок, размах серой воды и желтое небо.

Дальше в прямом смысле ехать было некуда. И к нам с воплями мчались «погранцы».

— Вы откуда, черт вас возьми?! Сумасшедшие или с перепоя? Ты что, лейтенант, войны захотел?!

Я зачертыхался в ответ и сообщил, что война нужна мне, «как ж... острый гвоздь в диване».

Оказалось, что река — это Амур. А за ним — Китай. Который вполне мог принять наш лихой выезд с минометом на берег за подготовку к обстрелу, переправе и вторжению. Пограничники посочувствовали моим невзгодам и посоветовали ^атить обратно «с той же скоростью, пока не появилось высокое начальство».

И мы покатили (хорошо, что горючее в баках еще было).

И в конце концов — то ли чудом, то ли по наитию — уже к ночи выбрались к своим.

Все начальники с двумя просветами на погонах из-за нашего исчезновения уже «стояли на ушах». Но надо отдать им должное — никто меня даже не выругал. То ли понимали, что виноват не я (штатский молодой член Союза писателей), а общий бардак, то ли просто были счастливы, что все кончилось благополучно и не придется отвечать. Майоры и подполковники похлопывали меня по плечу: «Ну и хорошо, что живы-здоровы. Не робей, лейтенант». И даже позвали выпить в своей компании водочки.

Это, пожалуй, был единственный случай, когда я испытал что-то вроде ощущения военного братства.

И еще хорошее воспоминание. Когда уже кончились все учения и было известно, что на днях грузимся в эшелоны и едем домой (и я все-таки попаду с ребятами в Ригу), мне запомнились несколько вечеров. Горнист печально сыграл отбой, громадный военный лагерь притих, дневные хлопоты позади, и мирно светит над лесом закат. Можно походить, подышать воздухом Приморья, посмотреть на незнакомые уральцам пробковые дубы и другую диковинную растительность...