– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – однажды спросил он меня.

– Президентом! – храбро провозгласила я и забралась через окошко на откидное сиденье его коричневого микроавтобуса.

– Но ты не можешь стать президентом, Жюстина! Ты же девочка!

– Ошибаетесь, – возразила я. – Очень даже могу!

Он пустился в наставления о моих ограниченных гендерных перспективах, а я продолжала возражать ему без всякого промедления, пока он не сдался моему упрямству. Я дерзко сложила руки на груди и воззрилась на него, когда он открывал заднюю дверцу. Больше он никогда не задавал мне вопросов.

Такая же дерзость заставила меня двадцать лет спустя бросить вызов группе адвокатов между вторым и третьим курсом юридического колледжа во время дружеской игры в софтбол[17]. Я работала летним клерком в престижной юридической фирме в Нэшвилле. Если бы все прошло хорошо, они предложили бы мне работу после окончания колледжа.

Пришло мое время взять биту, и я подошла к основной базе.

– Бери первую, – посоветовал рефери и указал перчаткой на первую базу. Мне было известно о давнем правиле лиги: если питчер сопровождает бэттера-мужчину, за которым по очереди следует женщина, то женщина-бэттер автоматически «совершает прогулку» на первую базу. Это правило было предназначено для того, чтобы не позволять искушенным питчерам выбивать из строя следующего бэттера – слабую и неумелую женщину.

Мои товарищи по команде, мужчины-юристы, от которых зависело, достойна ли я получить работу в их фирме, тоже побуждали меня идти на первую базу. Я колебалась, но недолго.

– Должно быть, вы разыгрываете меня, – отрезала я и взмахнула битой, не обращая внимания на их стоны. Я до сих пор слышу сухой треск при контакте с мячом, который улетел далеко в аут. Я даже не прятала ухмылку, когда проплыла мимо первой базы и заняла место на второй.

Хотя в итоге я все-таки дошла до основной базы, никто не предложил мне работу.

В тот день я чрезвычайно гордилась своим поведением и воображала себя в роли своеобразного первопроходца – настоящая Сьюзен Б. Энтони![18] Но читая о тяготах Лены, я чувствовала себя глупо: перо на моей шляпе досталось мне очень легко и практически без риска. Хотя отказ юридической фирмы был обидным, у меня имелись другие варианты. У Лены их не было. В отличие от меня, она не обладала преимуществами высшего образования или возможностью заручиться помощью адвоката. Днем 26 января 1932 года она самостоятельно защищала свое дело перед собранием богатейших и высокообразованных людей, с которыми еще никогда не встречалась. Заседание прошло в обшитом деревянными панелями помещении на втором этаже административного здания госпиталя по адресу Брансуик-сквер, 40 – в прямоугольном зале со скругленными углами, которого больше не существует в его первоначальном виде. Стены были увешаны великолепными картинами, наливные потолки украшены замысловатой лепниной. В центре зала висел хрустальный канделябр. Большой камин овевал теплом попечителей, сидевших вдоль одной стороны длинного стола, возможно, на таких же стульях с высокими спинками, какие я видела в музее госпиталя и помнила в доме моего детства.

Не осталось подробных записей о том, что происходило в тот день. В лондонском Столичном архиве сохранились лишь формальные протоколы с перечислением имен присутствовавших и окончательным решением попечительского комитета. На заседании председательствовал сэр Роджер Грегори, управляющий госпиталем, который находился на этом посту с 1892 года до своей смерти в 1938 году. Я мало что узнала о Грегори, кроме того, что он был солиситором[19] и старшим партнером известной лондонской фирмы «Грегори, Роуклифф и К°». Портрет сэра Грегори сейчас выставлен в музее госпиталя. Там он носит мятый черный костюм, который кажется скромным по сравнению с нарядами других попечителей. Он выглядит милосердным человеком, с пучками седых волос на голове, ровно подстриженными усами и добрыми глазами. Восемь других мужчин, перечисленных в архивных протоколах только по фамилиям, в тот день присоединились к нему. В записях ничего не говорится о том, как они относились к Лене, проявляли сочувствие или неудовольствие. Лена сидела одна с другой стороны стола, лишенная помощи юридического советника или хотя бы верного друга, пока попечители расспрашивали о подробностях ее несчастья. Обычно слушания начинались с вопросов о характере связи, которая привела к нежелательной беременности.

Как долго вы были знакомы с отцом ребенка?

Он прибегал к насилию?

Имело ли место употребление алкоголя?

Не знаю, придерживалась ли Лена своей истории о незнакомце, который проездом посетил захолустный городок, не дал никаких обещаний и не раскрыл никаких сведений о себе. Согласно научной статье, подробно описывавшей процесс приема, просительница, заявлявшая про обещание супружества до полового акта, с большей вероятностью получала разрешение о приеме ребенка. Должно быть, Лена понимала, что ответы, указывавшие на простодушие женщины и двуличность партнера, с гораздо большей вероятностью могли привести к желаемому итогу. В свое письменное обращение она включила лишь одну подробность о ее незаконной связи: в январе 1931 года мужчина позволил себе «вольности» с ней во время прогулки на Рекин – живописный холм со скалами в окрестностях Веллингтона – и это продолжалось «еще две недели». Даты из ее истории косвенно указывали на невероятно долгую беременность, и у меня не было возможности узнать, проявили ли попечители достаточную проницательность, чтобы усомниться в ее хронологии событий. Мне известно лишь то, что ее просьба была удовлетворена, так как на следующий день она получила письмо.

27 января 1932 года

Уважаемая мадам!

В связи с вашим обращением о приеме вашей дочери в данный госпиталь сообщаю вам следующее: вчера попечители решили провести расследование вашего дела.

Искренне ваш,

секретарь

Несмотря на сухой тон, письмо было свидетельством успеха. Я молча возрадовалась, когда Лена преодолела первый порог этого тяжкого процесса, но предстояло совершить большее. Теперь попечители взялись расследовать, была ли она той, за кого себя выдавала, – респектабельной женщиной. Она уже заверила их в своей добродетельности и в том, что «это был единственный случай в моей жизни, когда я согрешила, и, если уважаемые попечители освободят меня от ребенка, я собираюсь вернуться домой и ухаживать за братом». Но слов Лены было недостаточно. Попечители обратились за сотрудничеством к ее брату, ее врачу и ее пастору. Семейный врач, доктор Маки, дал отзыв с подтверждением благонамеренности Лены, но осудил «промашку», которая довела ее до нынешнего состояния.

В течение многих лет я оказывал членам семьи Уэстон медицинские услуги и неизменно питал большое уважение к ним… До меня не доходило ни малейшего намека или