Петя смутился и пробормотал:

— Никому.

— Молодец!

Карасев потрепал Петю по толстой щечке, и тогда Петя, посмелев, прошептал:

— А пряник дашь?

— Ого, о чем вспомнил! Вот горе-то какое. Нет у меня сейчас пряника… А как только найду пряник, обязательно тебе дам. Можешь не сомневаться. Ну, а как вы оба сюда-то попали?

Катя стала рассказывать, но когда дело дошло до самого страшного — когда стала она рассказывать, как разорвался вдруг поезд и как вагоны, где были отец с матерью, покатили назад к бандитам — она не выдержала и слезы хлынули у нее из глаз.

Все, находившиеся кругом, молчали, взволнованные рассказом.

Карасев покачал головой.

Он имел сведения о работе махновцев в районе Тополянска и не мог сказать ничего в утешение. Лично он был уверен, что родители Кати погибли.

— Ну, полно плакать, — сказал он, — ничего теперь не поделаешь. Надо теперь думать, как тебе дальше поступать. Тут оставаться не дело. Этому гусю воевать еще рано (он кивнул на Петю), а тебе и подавно… Но вот вопрос, куда вас деть. У тебя родные-то есть какие-нибудь.

— Есть… в Москве тетя.

— В Москве тетя. Гм!.. Москва-то, чорт ее дери, больно далеко… Ну, это мы, впрочем, обмозгуем… Пока сидите тут, ешьте да пейте. Ну, а ты что?

Он обернулся к Ванько́.

Тот пожал плечами.

— Могу за вас итти! — сказал он довольно величественно.

Карасев низко поклонился ему, так что все засмеялись.

— Спасибо вам, что не оставили вашей защитой…

Но Ванько́ никак не смутился.

— Вы мне пока что нравитесь, — проговорил он спокойно, — только мне чтоб должность была обязательно боевая.

— Вам командную должность прикажете?

Все опять засмеялись.

Ванько́ подумал с секунду.

— Нет, — сказал он, — командовать — возни много… Мне лучше простую должность, только чтоб не засиживаться… Так уж чтоб война была настоящая… А то вы тут вот сидите, щи хлебаете…

— Ну и молодчина. А тебе что ж, все время стрелять да рубить?

— А то ведь скука!

Помощник комиссара подошел к Карасеву и шепнул ему что-то на ухо.

— Правильно… Слушай, гражданин Ванько́, — разведчиком быть хочешь? Только это, брат, должность, ух, опасная.

— Это все равно… Ладно, посмотрю.

И Ванько́ стал чем-то в роде настоящего красноармейца.

К вечеру выяснилось, что в Москву отправляется санитарный поезд. Знакомая Карасеву сестра милосердия согласилась взять с собой Катю и Петю.

Сестру звали Марья Степановна. Она была очень живая, энергичная женщина, и Катя сразу полюбила ее.

— Ну, дети, — сказала Марья Степановна, — тесно вам тут будет да ничего не поделаешь. Я все равно весь день по поезду ношусь, а вы тут только не балуйтесь. Главное, чтоб Петя твой в окно не вывалился.

— Ну, что вы, я за ним смотреть буду.

— Смотри хорошенько… Ты теперь ему вместо матери…

В маленьком отделении, где жили сестры, ехать было очень удобно.

Петя сразу присосался к окну и надоедал Кате бесконечными вопросами.

— А почему этот паровоз задом едет? Почему семафор опустили? А почему вон тот дым белый, а этот черный…

Поезд ехал по широким степям, и Кате было грустно.

Неизвестно, что ожидало их в Москве, а здесь с каждою верстой от нее все дальше и дальше уходило назад ее прошлое, вся та жизнь, к которой она так привыкла с детства. Она вспоминала тополянский дом, соседей, подруг, зимние вечера, когда мать читала вслух, Петя мирно сопел в своей кроватке, а она с отцом слушала. И спать бывало хочется, и слушать, а в общем так хорошо.

Но Катя старалась отгонять эти мысли. От таких мыслей одна только тоска на сердце, а все равно потерянного не воротишь. Отец бы, наверное, назвал это «раскисанием». Он, конечно, был прав, говоря, что надо жить, не хныча и не мечтая о невозможном. И Катя заставляла себя думать о том, как она устроится в Москве и как она в конце концов найдет своих родителей. Увы, то и другое представлялось ей крайне туманным. Тетки своей она совсем не знала, в Москве никогда не была. Разве тут можно что-нибудь себе вообразить. Говорят, громадный город, чуть ли не в целую степь… Про тетку всегда говорили, что она женщина деловая и «не пропадет». Может быть, и Катя в таком случае не пропадет.

До Москвы ехали целую неделю.

Дорога была забита военными эшелонами, на больших станциях стояли товарные платформы, нагруженные пушками, и вагоны, охраняемые часовыми, с снарядами. Поезд подолгу стоял на станциях. Какие-то люди ругались, кричали, чего-то требовали.

Чем дальше на север подвигался поезд, тем холоднее становилось, и однажды утром, проснувшись, увидала Катя, что окно вагона все залеплено снегом. Была метель.

Все бранились, что зима пришла рано. Опять нельзя будет рассчитать запас дров… Тут голод, тут война, тут тиф сыпной, а тут еще зима… Пришла-таки проклятая.

Когда подъезжали к Москве и вдали уже стали в тумане подниматься церкви, фабрики и спицы радиотелеграфа, Марья Степановна спросила у Кати:

— А где твоя тетка живет?

— В Москве.

— Я знаю, что в Москве, да на какой улице… Дом номер какой.

— Я не знаю.

— Как не знаешь?

— В Москве живет…

Марья Степановна почесала себе кончик носа.

— Что ж ты воображаешь, что Москва в роде твоего Тополянска? Да как же ты ее найдешь?

— Она… Варвара Петровна Глухова…

— Так… стало быть: «Эй, извозчик, к Варваре Петровне». «Вам к гражданке Глуховой? Пожалуйте». Эх, ты… Я и не знаю, что теперь делать.

А Москва все выпирала и выпирала из-под земли, рельсы расползались, вагоны тянулись бесконечными рядами… И Катя вдруг поняла, что такое Москва, и ее взял ужас… Куда же она денется? Как найдет тетку?..

А Петя, стоя у окна, из себя выходил от восторга.

— Вагонов-то сколько… Труба-то какая… Смотри, смотри, вагон сам едет, сам едет…

Поезд шел по мосту, а под мостом была улица и по ней мчался трамвай…

Сразу столько удовольствий.

Наконец въехали в вокзал.

— Вот что, — сказала Марья Степановна, пока я вас к себе возьму, а там как-нибудь поищем… Может быть, по адресному столу найдем твою тетку.

И для Кати теперь все надежды выражались одним словом: адресный стол.

Ей при этом представлялся огромный письменный стол, а за этим столом сидит человек, который знает всех, кто живет в Москве. «Вам Варвару Петровну Глухову, ну как же, я ее знаю… Она живет…» Но вот где она живет, Катя уж никак не могла себе вообразить…

Поезд долго стоял, пока происходила выгрузка больных. Наконец Марья Степановна пришла и