на поиски работы, возвращаясь, как правило, уже вечером, после восьми.

Но хотя болезнь Марины и вернула Романа к жизни, заставив подняться с кровати, она же ввергла его в страшную, кромешную депрессию. В свете обнаружившегося у жены недуга его неудача приобрела фатальное значение и от этого чувство вины, которое прежде скрывалось глубоко в душе Романа, вдруг сделалось явным, вспыхнуло с такой силой, что затмило даже разочарование в самом себе. Мучительная, невыносимая мысль, что потерянные им деньги могли спасти Марину, теперь стала его страшным судом. Эта мысль неустанно преследовала Романа и даже в те недолгие периоды, когда сознание его переключалось на что-нибудь постороннее, он продолжал ощущать ее присутствие рядом с собой — она как черная тень всегда была рядом, выжидая только малейшей возможности, чтобы вновь наброситься на него, окутать и поглотить.

«Если бы я только не потерял деньги — сразу можно было бы сделать операцию, — идя сейчас по улице, в сотый раз за день возвращался Роман к этой испепеляющей душу мысли. Он совсем понурил голову и весь скривился в лице от обуревавших его крайне болезненных переживаний. — Смогли бы даже разменять с родителями жилплощадь; маленькую квартирку купить. А сейчас что? Денег нет, банку должен огромную ссуду… Зачем я вообще связался с Дульцовым?! Почему не послушал Марину?!.. А ведь она же и тогда мне еще говорила, что у нее боли усилились!».

— Ой, дур-р-ра-ак!!! — вдруг сокрушенно воскликнул Роман. Неожиданная мысль пронзила его сознание, и он как вкопанный остановился на тротуаре, закрыв ладонями глаза и до онемения сжав зубы.

«Она же говорила мне! В тот самый день, когда я уволился и говорила!!! А я не придал ее словам вообще никакого значения — для меня они почти и не существовали!.. Все могло быть по-другому! Все по-другому, но я не слышал ее!!! Как я мог?! Дурак! Дурак! Дурак!!!», — уничтожал он себя, с невероятной силой сдавив поникшую голову дрожащими от напряжения пальцами, будто бы желая вырвать что-то из нее. Губы Романа затряслись, веки напряженно сомкнулись, грудь сперло, дыхание замерло на время, но лишь для того, чтобы прорваться глубоким, судорожным вдохом, за которым так и не последовало слез.

Роман поднял голову и некоторое время еще стоял с отрешенным видом, не замечая ничего вокруг, а когда собрался с мыслями, то увидел, что был уже почти на месте. Он перешел на другую сторону дороги и проследовал дальше по улице вдоль забора, за которым располагался хорошо знакомый ему детский городок в виде большого пиратского корабля. Городок как обычно к концу года выглядел совсем удручающе: краска на корабле облезла, все паруса, флажки и даже украшавший мачту Веселый Роджер были сняты, расположенные поблизости ларьки со сладостями, по-видимому уже давно не работали, а на палубе, также как и на земле вокруг, лежал снег. Но и сейчас, в этот холодный и пасмурный день здесь еще играли дети: двое уже взросленьких, лет по восемь, мальчиков с серьезными личиками по очереди поднимались на корабль, чтобы скатиться с него по какой-нибудь горке или канату, а их мамы, стоявшие тут же возле заснеженных лавок, молча наблюдали за своими чадами, с заметным нетерпением дожидаясь, когда же они, наконец, наиграются.

За детской площадкой Романа встретило здание городского суда. У входа в него не стояло сейчас ни полицейских, ни машины для перевозки заключенных, но только и от одного вида данного учреждения его охватили тревожные переживания: Роман весь напрягся, сжался, еще сильнее нахмурился, совсем опустил голову и ускорил шаг, желая быстрее миновать неприятное место. Свернув же за угол, он вышел на небольшую площадь, на противоположном конце которой прямо по центру возвышалось одно из областных министерств. Роман посмотрел на здание, где прежде работал: в глубине души он категорически не хотел идти туда, и сейчас сомнения вновь одолели его.

Несознательно Роман всячески противился возвращению в министерство, потому что в таком случае ему пришлось бы признаться бывшим коллегам в своей полной несостоятельности. Сам факт его возвращения красноречиво свидетельствовал бы о том, что он прогорел в бизнесе, нигде больше не смог реализовать себя и от безысходности пришел проситься обратно. Роман предстал бы перед сослуживцами жалким неудачником, и, предвосхищая мучительные переживания, чуткое подсознание его всеми силами сопротивлялось этому: только у него возникала мысль вернуться на прежнюю работу, как он тут же подавлял ее в себе. Первое время Роман вообще не допускал такого варианта — он был уверен, что сможет устроиться где-нибудь в другом месте; но помыкавшись по кадровым агентствам, быстро понял, что шибко-то никому и не нужен и что найти работу, под которую бы дали огромный кредит, на самом деле не так просто. Бывало, возвращаясь затемно домой, без какого-либо результата объездив полгорода и пройдя с десяток собеседований, он под действием неожиданного порыва вдруг твердо и непреклонно решал про себя, что завтра обязательно пойдет в министерство; однако на следующее утро пыл его спадал, вчерашние неудачи отходили на второй план и он снова успокаивался тем, что «сегодня-то мне точно повезет, и я найду работу». По мере же того, как все больше дней проходило в бесплодных попытках трудоустройства, мысли о возвращении в министерство чаще и настойчивее проявлялись в его сознании. И если при прочих обстоятельствах гордость никогда не позволила бы ему пойти на такой шаг (он скорее согласился бы на бедность), то в текущей ситуации Роман уже не мог игнорировать эту возможность и спустя два месяца безрезультатных поисков, он, наконец, решился поехать и попытаться устроиться на прежнее место работы.

Неуверенным шагом Роман двинулся к министерству. Однако пошел он сейчас не привычным своим маршрутом, прямиком мимо фонтана, а начал обходить площадь справа, вдоль окружающих ее строений, за деревьями, стараясь прокладывать свой путь таким образом, чтобы не попасть под обзор выходивших с министерства окон да не столкнуться по пути с кем-нибудь из бывших коллег. Он двигался настороженно, и с каждым сделанным шагом в нем все сильнее нарастало внутреннее напряжение. Чем ближе подходил он к министерству, тем медленнее шел, а когда оказался уже на таком расстоянии, что мог видеть входивших и выходивших из здания людей, вовсе остановился.

Сомнения терзали Романа. Он не знал, что за сила сдерживает его, но всем своим существом чувствовал, что не хочет заходить внутрь и под давлением этих ощущений стал придумывать причины, по которым ему не следовало сейчас этого делать. «Какой смысл вообще мне идти? — вопрошал он, обращаясь к себе. — Наверняка кого-нибудь