— Чудесная встреча, — сказал Имре.

Я встрепенулся. Эту встречу устроило Провидение, Игорю суждено было столкнуться с Нуреевым. Я спрашивал себя, стоит ли упомянуть комету Холмса, но сделать этого не успел.

— Друзья мои, — продолжил Игорь, — сегодня случится невозможное — нас посетит Рудольф Нуреев.

Раздался хор восклицаний — все были потрясены: одни выражали восторг, другие — скепсис.

— Я рассказал ему о клубе. Он задал тысячу вопросов, пожал мне руку и спросил адрес. Сегодня вечером, после репетиции, он будет здесь.

Сообщение Игоря привело всех в состояние паники. Члены клуба заметались, стали приводить себя в порядок, в туалет выстроилась очередь.

— Нельзя принимать гостя в таком бардаке! — заявил Владимир.

Они освободили столы, протерли их губкой, вытряхнули и вымыли пепельницы, убрали к стене ящики и коробки, смахнули пыль с банкеток и подмели пол. Руководила авралом Мадлен, заставившая двух новичков, Горана и Данило, помыть заодно и окно. В какой-то момент Игорь заметил Сашу — тот полировал чистой белой тряпкой стойку бара.

— Какого черта ты тут делаешь? — зло рявкнул он.

— Вношу свой вклад в…

Игорь не дал Саше договорить. Он толкнул его и ухватил за воротник куртки. Они были одного роста, и худощавый, жилистый Саша вполне мог оказать сопротивление, но не сделал этого. Игорь выкинул его на улицу, крикнув в спину:

— Это в последний раз! Я тебя предупредил!

Саша отвечать не стал. Игорь вернулся в зал, трясясь от ярости. Томаш одолжил у соседа сверху простенький фотоаппарат «Инстаматик» и новую пленку. Мы вышли на улицу и выстроились в почетный караул между бульваром Распай и площадью Данфер-Рошро. Мы провожали взглядами такси, надеясь, что Нуреев вот-вот появится, но машины проносились мимо, кое-кто вернулся внутрь, чтобы отдохнуть и выпить по рюмочке.

— В котором часу он обещал приехать?

— Не знаю, репетиция началась с опозданием, наверное, он будет позже, — объяснил Игорь.

Владимир проявил решительность, позвонил в справочную и узнал номер дирекции Оперы. Мы стояли вокруг, с замиранием сердца ожидая ответа, но в это майское воскресенье трубку никто не снял. Надежда на появление гения сдулась как воздушный шарик, люди стали расходиться, но никто не позволил себе ни язвительной реплики, ни какого-нибудь неприятного замечания. Томаш вернул фотоаппарат хозяину. Мы остались в узком кругу отцов-основателей.

— Он мог просто забыть, — предположил Павел.

— Или не поймал такси, в воскресенье это не так-то просто сделать, — добавил Грегориос.

— Или устал и вернулся к себе, чтобы лечь спать, — высказался Имре.

Появилась Мадлен:

— Думаю, он уже не придет, но спасибо, что устроили генеральную уборку. Альбер решил вас угостить.

Я остался с Игорем, который не терял надежды на встречу со своим кумиром.

— Должно быть, его что-то задержало, но он обязательно придет.

У нас давно не было возможности поговорить без свидетелей.

— Как дела в лицее?

— Вообще-то, хорошо.

— А с подружкой?

— По воскресеньям мы не видимся. Она проводит время с семьей.

— Поставь себя на место ее родителей. Они всю неделю работают и пообщаться с детьми могут только в воскресенье.

— И сколько это будет продолжаться? Она не останется с ними на всю жизнь.

— Все вы, молодые, одинаковы.

— Можно тебя спросить, почему вы так относитесь к Саше?

— Это давняя история. Тебе лучше не знать. Не стоит обращать на него внимания… Ну что, ждем дальше или уходим?

— Представь, что он придет, а его никто не встретит. Что он о нас подумает?

— Ты прав. Подождем. Артисты вечно опаздывают. Он говорил со мной, как с другом, и не мог забыть об обещании. Знаешь, о чем он мечтает?

— Нет.

— Поклянись, что никому не скажешь. Это его секрет. Он хочет поставить «Ромео и Джульетту» Прокофьева. Можешь себе представить? Самый прекрасный балет мирового репертуара. Знаешь эту музыку?

— Я не силен в музыкальных шедеврах. Мой отец обожает Верди и «Риголетто».

— Тогда ему понравится. Попроси родителей купить тебе пластинку. Мое любимое место — «Танец рыцарей». Слушаешь и воспаряешь в небеса. Знаешь, почему Прокофьев считается любимым композитором советских людей?

— Потому что он гений?

— Не только.

— Потому что написал замечательные оперы и балеты?

— Этого мало.

— Потому что был добрым и великодушным человеком?

— У меня на родине эти качества не предмет для восхищения.

— Тогда сдаюсь.

— Прокофьева обожают за то, что он убил Сталина.

— Что ты такое говоришь?

— Пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, рано утром, Сталину сообщили о смерти Прокофьева, и он, загубивший миллионы душ, был потрясен этим известием. Сталин унижал Прокофьева, композитор был гоним, несчастлив и несвободен. Тиран впервые в жизни почувствовал угрызения совести, у него случился удар, и он умер. В тот же самый день. Из-за Прокофьева.

— Я не знал.

— Господи, Мишель, да это же шутка. Уверен, если бы Прокофьев знал, что его смерть избавит нас от Сталина, он с радостью пожертвовал бы собой намного раньше.

Мы сидели на скамье у входа в «Бальто» и ждали. Погода была замечательная. Проходившие мимо нас члены клуба махали на прощание рукой и отпускали шуточки: мол, хватит ждать, а то врастете в землю. День клонился к закату, и мы смирились, решили, что тоже пойдем по домам, только выкурим на посошок по сигарете, и тут увидели Леонида. Выглядел он как-то странно, обе ладони у него были замотаны эластичными бинтами.

— Эй, товарищ, мы тут! — позвал Игорь. — Что стряслось?

Леонид отреагировал не сразу, нам даже показалось, что он с трудом сфокусировал на нас взгляд.

— У тебя проблемы?

— Я хочу пить.

Мы прошли следом за Леонидом внутрь. Он выглядел как человек на грани нервного срыва. Сопел, шмыгал носом, гримасничал. С трудом вытащил из кармана заветный пузырек, открыл его, вдохнул несколько раз каждой ноздрей, после чего заказал порцию 102-го, добавил на два пальца воды, выпил залпом и велел Жаки принести еще три порции.

— Мне пятьдесят первый, — сказал я.

— Вы не представляете, что со мной случилось! — произнес он срывающимся голосом. — Я видел ее.

— Кого?

— Милену.

— Я люблю работать по воскресеньям, — начал свой рассказ Леонид. — Люди спокойные, расслабленные, дают отличные чаевые. Я взял пассажиров у «Рица» — испанцев, супружескую чету. Они ангажировали меня на весь день, хотели побывать в Мальмезоне, Овер-сюр-Уазе и Версале. Выгоднейшая поездка. У ворот Майо меня подрезал мотоциклист, я вильнул, въехал на тротуар и впервые за десять лет проколол шину. Муж, хороший парень, сказал: «Ничего страшного, поменяете колесо, и поедем дальше». Хотите верьте, хотите нет, мне снова не удалась эта операция. Гайки были закручены намертво. Я старался как мог, здоровяк-испанец тоже попытался, но ничего не вышло. Ладно, они взяли другую машину, а я остался один на один с чертовым домкратом и через час взял над ним верх. Вспотел, исцарапал в кровь ладони, перемазался как черт. Аптеки по воскресеньям закрыты, и я решил вернуться домой, сказал себе — сегодня не твой день. Тут подходит женщина со здоровенным чемоданом и просит отвезти ее в Орли. Я отвечаю — не поеду, она говорит, что летит в Нью-Йорк, и умоляет подбросить хотя бы до аэровокзала у Инвалидов, где можно сесть в челнок. У меня в бардачке лежала початая бутылка водки, я промыл ладони. Дамочка орала от ужаса, словно ей было больнее, чем мне. Я обмотал платками ладони, и мы добрались до места. Я донес ее чемодан до стойки «Эр Франс», получил хорошие чаевые и совет сделать укол от столбняка и уже собирался уходить, но тут меня окликнули. Я вздрогнул и обернулся. Это была она. Стояла прямо передо мной. Она совсем не изменилась. Такая же красивая и все еще похожа на ту американскую актрису. Как ее имя, Игорь? Ты знаешь, о ком я.