Раз я воюю за них, живота последнего не жалея, — значит, что? Значит, я один из них.

Но с другой ведь стороны, никуда не денешься, в племени этом новом моем полно народу, что тогда радостно палили господскую усадьбу, и теперь у меня такой очередной прилив, что я готов начать?

Что начать?

Ну, пока не будем ничего загадывать, потому что совершенно неясно, что я могу выяснить.

Я что, им мстить буду, — если там откроется что-то безусловно поганое про кого-то из нынешних соратников моих?

Острое чувство неловкости зашевелилось в печени. Стыдно даже стало. Но вместе с тем я зачем-то сюда рвался все эти годы-годочки. Когда меня впервые «пробило», еще в Мурманске, — стали сниться пожары. Как горело, я помню хорошо. Но только огонь. И ни одного человеческого лица. Их замазало страхом, размыло, хотя видел я многих. Шесть лет — это уже взрослый мальчик.

И только ночью. Днем башка была как будто запломбирована. Даже если бы у меня тогда спросили что-нибудь про Дворец, я бы совершенно искренне сказал: ничего такого со мной не было.

А ночью пожары.

Хитрая штука голова человеческая. В ней есть отделы, которые не только не помогают друг другу, а вообще делают вид, что незнакомы.

На настоящий момент очевидно одно: надо на манер кита глотать побольше информационной воды и просеивать планктон — такой у меня теперь будет способ питания.

И точка отсчета есть. Дед Сашка. Ну хоть режьте меня, я уверен, что он спичечку поднес в свое время. И надо же, стоило напасть на меня этому нетерпению, буквально при первом тычке наружу натолкнулся я на деда. Будем считать, не случайно.

Вторым в разработку я взял Михася. Все честь по чести — ты же знаешь Дворец как свои пять, а мне, не ровен час, дадут туда приказ просочиться, так ты, Михась, друг, начерти мне, что там где и как стоит, в смысле домов и сараев, служб и складов. Я ж разведчик, Антоник меня взял, так я же должен быть готов, чтоб от зубов отскакивало.

Михась удивился такой моей основательности. Это было необычно, но отказать вроде как причин никаких. Взял щепку и, пыхтя, — отрастил брюхо, партизан, — начал чертить на песке. Гляжу, запоминаю. Память у меня — слава богу. Наконец до него дошло: все это как-то… Зачем тебе? — спрашивает. Хочу в госпитале полежать, говорю, выбираю палату. Чтобы собеседник не зациклился на теме, надо превратить все в шутку — пусть даже несмешную.

Словно почуяв интересное для скептического своего носа, подкатил Шукеть. И опять со всякими вопросами и подвопросниками. Я легко вывернулся, со смешками даже. У меня в момент «прилива» ладность в словах и поступках немалая, давно замечал.

Куда вам, братья лесовики!

Вообще, они отличаются, ей-ей, отличаются от нас.

Кого, кстати, «нас»? Кого я знал, кроме армейских косточек в огромном количестве? Да сплошь — и в школе юнг, и в училище, — именно косточки, люди повышенной твердости, с небольшим налетом служебной истеричности, если вспомнить командный состав училища. Что в нашем военном человеке есть всегда. В хитром, в ленивом, в пьющем — страх ответственности, а он на самом деле плодотворный, хотя и страх. Есть высочайшее понятие — служба, и перед ней никак нельзя ударить в грязь лицом, а уж если ударил — готов принять за это, даже если и чуть чрезмерно.

Белорусы служат как-то все же по-другому. Никакой выправки, хотя народишко чистый, если брать хатку и двор. Повидал я тверских, рязанских угодий — здешние справнее живут, хотя и голь, почти как наши. Их бы на липецкие черноземы. А выправки никакой, как будто никто аршина не глотал и понятия о порядке настоящем все ж нет. Авторитет, который для них всех, прямо располагается в Витольде; того авторитета, что собой представляет бригада, «Котовский», да хоть Пономаренко, — это как на луне и неправда, может быть. Два политманьяка — Шукеть и Копытко — всячески пытаются вбить в древесные бошки хоть чуть-чуть почтения к политической, отвлеченной фигуре большой власти, — напрасняк. Вот если Витольд скажет…

Мы с Макаркой потопали дальше, за конюшню. Вообще, гулять-то мне, видимо, показано. Тайга эта приполесская пропитана маем, никаких растений вроде на глаза не показывается, но вся атмосфера с неуместным вдохновением в составе. Тут Долженков со своими новичками растаскивают на части станковый пулемет, клацая железом о железо, а над ними птаха заходится. Жизнь кипит себе, воздух пьянит, жить хочется, да и уже живется, все угрожающее так далеко — где-то за лесом съежилось. Чувствую себя сносно, даже приподнято, это перед Шукетем я изображал возвращение симптомов.

Антоник!

Вот тут надо внимательней, этот горбоносый не последнего ума человек. Можно даже сказать — он мне нравится. Личной храбрости огромной, и всегда улыбочка нелживая на губах. А ведь волкодав, скольких собственными руками придушил, но здесь тот случай: важно не сколько, а кого. Макарка ему рад; подозреваю, что, если бы не я, он охотно пошел бы к Антонику в детские ординарцы. Я ждал, что товарищ Василий тоже начнет вокруг меня капканы разбрасывать. Нет. Не разочаровал.

Наоборот.

Не хочу ли я к нему в бригаду?

Это чтобы повсюду по округе шляться на законном основании?

Хочу.

Он поговорит с Витольдом.

Поговори, товарищ Василий Антоник, ей-богу буду полезен. Отхожий промысел, если вдуматься, мое предназначение. Хотя иногда приходится и в дерьме покувыркаться.

Предложение Антоника — хороший знак, это понятно. Но по разговору я понял, что это пока только решение начальника разведки, был гадательный оттенок в его тоне. Мол, хочу, но подождем. Лишнее доказательство здешнего единовластия: даже такой чин, как глава разведывательного ведомства, кадровые вопросы согласовывает. Значит, ждем пана атамана.

Так, сюда. Мне захотелось сходить до ключа напиться и полежать на припеке — в просвете крон солнца полно.

Сели рядом с текущей из-под корней сосны ледяной струйкой воды, сильно серебрящейся на солнце. Макарка первый напился. Пошли его вопросы. Он все время спрашивает, как будто готовится к будущему боевому применению и ему важно разобраться с видами вооружения. Кто сильнее — Т-34 или «тигр», наша самоходка или «фердинанд», «вальтер» или ТТ? Он знает огромное количество оружия по именам и видам и всегда задает вопрос, имеющий смысл, не сравнивает огнемет с гранатой. Лежу на спине, закрыл глаза, по коже приятно переползают световые пятна.

Итак, каковы наши итоги на настоящий момент? Говоря откровенно, никакие. Хотя преувеличиваю. План Михася я запомнил досконально, у него, надо признать, неплохая зрительная память, только ведь и у нас там не пеплом посыпано. Основной корпус и оранжерея — это палаты, операционная, врачебные кабинеты. Где-то стоит папин рояль. он витает, потеряв тяжесть, выбирая, где бы ему примоститься среди такой военной обстановки.

За роялем остальное: флигеля, службы, конюшня, овины; там могут остаться ошметки прежней жизни. В каком виде? А бес его знает, только у меня острое предчувствие — что-то там есть. Может быть, даже люди какие-то остались. Деда Сашку мы пока подержим на расстоянии вытянутой руки. Здесь, ломанув напролом, можно только напортачить. Первая мысль — добыть у Волчуновича водки и к нему — примитивна. Дед, разумеется, не Спиноза, но наверняка свою темноватую тайну держит где-то поглубже. Хотя насчет тайны я перегибаю. Не один же он участвовал в разгроме имения. И не один он дожил до момента, когда этим заинтересовался я.