Компромиссы 1850-х гг., вырабатывавшиеся в жестких спорах и дискуссиях не смогли надолго примирить интересы Севера и Юга. Они не удовлетворили Север и привели к усилению пропагандисткой войны в последующие годы. Диалог сменяется идеологической конфронтацией, вовлекающей все более широкие слои. «Нераспространение рабства на новые территории становится лозунгом всех антирабовладельческих сил. Именно на этой основе происходит в 1854–1856 гг. формирование новой партии, получившей название — Республиканской. Ее формирование происходит в условиях кризиса демократической партии, развала партии вигов и роста шовинистической Американской партии, или партии „ничего не знающих“ (Know Nothings)[1480], близкой по своим позициям к ранее возникшим нативистам»[1481].

Избирательная платформа республиканцев 1856 г. подтверждала верность принципам Декларации независимости, отстаивала право Конгресса запретить рабство на западных территориях. Она осуждала политику Ф. Пирса в отношении Канзаса и требовала принятия этого штата в Союз как свободного. В платформе содержались требования постройки трансконтинентальной железной дороги и осуществления программы «внутренних улучшений». Однако она не содержала требований предоставления бесплатных участков земли нуждающимся (гомстедов) и не выступала против закона о беглых рабах[1482].

Президентские выборы 1856 г.[1483] республиканцы проиграли, однако это был их первый опыт. Российский посланник писал в 1860 г., что «избрание Бьюкенена было поражением республиканцев, но они сумели извлечь уроки и накопить опыт»[1484]. Новым президентом стал демократ Дж. Бьюкенен, по мнению американских историков, один из самых неспособных и неудачных глав государства[1485].

Глубину противоречий, раскалывающих американское общество, ясно понимали наиболее дальновидные политические деятели в самих Соединенных Штатах. 25 октября 1858 г. У. Сьюард, выступая в поддержку республиканского кандидата на выборах в Конгресс, произнес речь в Рочестере, которая ввела новый термин в риторику секциональной политики и стала самой знаменитой в предвоенной истории страны. В ней он снова осудил «особый институт Юга»: «Это — неотвратимый конфликт между противостоящими и вечными силами, и он означает, что США должны стать, и рано или поздно станут, либо полностью рабовладельческой, либо свободной нацией… Именно неспособность понять эту великую истину вдохновила такое множество безуспешных попыток заключить окончательный компромисс между рабовладельческими и свободными штатами. Именно существование этой великой истины делало все эти фальшивые компромиссы, как только они заключались, эфемерными и иллюзорными». В своей речи он выражал твердую уверенность, что США станут страной всеобщей свободы, закончив ее словами «Конституция и свобода навсегда»[1486].

Обстановку в стране еще больше накалило восстание в Харперс-Ферри под руководством аболициониста Джона Брауна в октябре 1859 г. Призывы к немедленной расправе над участниками восстания и его вдохновителями раздавались со страниц южных газет. «New Orleans Daily Picayune» писала: «Харперс-Ферри — акция безумцев, несчастных фанатиков, завороженных какими-то дикими, сумасшедшими идеями, непрактичными, глупыми и порочными»[1487]. Южная пресса на все лады принялась обсуждать проблему поддержки восстания республиканскими лидерами. Российский посланник в Вашингтоне Э. А. Стекль писал в Петербург 19 октября 1859 г.: «Несколько писем, найденных у Брауна, заставляют подозревать о существовании у него связей с аболиционистами Севера и даже с некоторыми сенаторами их партий. Газеты Юга обвиняют этих последних в том, что они были главными инициаторами попытки восстания предпринятой в Харперс-Ферри, и утверждают, что эта попытка связана с разветвленной организацией аболиционистов Севера»[1488].

Первым, кто открыто и публично выступил в защиту восставших, был Генри Торо. 30 октября 1859 г. он созвал набатом жителей Конкорда и произнес пламенную речь в защиту капитана Джона Брауна: «Я пришел сюда, чтобы защитить перед вами его дело… Нужны века, чтобы создать такого человека, и еще века, чтобы понять его». Подчеркивая значение подвига Брауна, он заявлял, что в отличие от героев Войны за независимость, которые «храбро боролись с врагами своей страны», Браун «решился на противоборство со своей страной, когда она пошла по ложному пути». Его восхищает мужество и героизм Брауна и его сподвижников: «Каждый, кто отдал там жизнь за бедных и угнетенных, был избран из тысяч, если не из миллионов людей и был человеком принципиальным, редкого мужества и истинной гуманности, готовым в любой момент пожертвовать собой ради блага своего ближнего»[1489].