карта? Помилосердствуйте, разве я сказал, что обвиняю вас во вторжении в мой дом вместе с двумя подельницами? И разве я сказал, что тот кусок пергамента, что пропал у меня, был картой? Я слишком осторожный человек, чтобы говорить подобное.

— Это мне про вас говорили.

— Значит, вы про меня разговаривали? Очень лестно. Быть может, мы, раз уж я так симпатичен вашему взору, где-нибудь уединимся для более вдумчивого знакомства душ.

— Я бы больше хотела совершить знакомство тел.

Он стал хватать ртом воздух.

— Глупец, неужто вы подумали, что я вот так сразу вам отдамся? Это я всего лишь опробую кокетство.

— Вовсе не сразу, вовсе не сразу, помилосердствуйте.

— Боже, как я устала.

— Однако я по другому делу.

— По какому ещё делу, вы, сладострастник?

— Я знаю, почему этот достойный, близкий к глухоте человек с биржи так скоро согласился уплатить вам один рубль сорок копеек за младенца и впрямь весьма чахлого, тут он был прав.

— И почему?

— Потому что один из нас, я уже не готов сказать кто из-за этого крика, затронул очень существенную и трепетную хрию его жизни как человека и как служащего биржи, а также как скорой жертвы глухоты. Он не хотел, чтобы тема эта развивалась и решил прекратить встречу.

— Быть может вы в силах предугадать мой следующий вопрос?

— Что за тема? Ну конечно, я понимаю ваше желание знать, равно как и ваше бессилие определить самостоятельно, восстановив весь разговор.

— Не воображайте, что такое уж сильное.

— Хорошо, пожалуй, пропозировать уже единожды предложенное уединение в обмен на это раскрытие я поостерегусь.

Некоторое время шли в молчании, столь долго, что он уже хотел начать вновь свои забегания к прелестным ушкам собеседницы.

— Так что же это за тема, или вы так, только интересничаете, а сами и не знаете толком?

— Довольно топорная попытка, однако же, тем не менее, не бесполезная, ибо выдаёт истинный масштаб вашего интереса. Так уж и быть, сжалюсь над вами. Это тема о возможности видеть в темноте.

— И только?

— Вы напрасно столь поспешно отметаете её значимость, которую я уже имел честь подчеркнуть ранее. Вспомните, я сказал, «затронул очень существенную и трепетную хрию его жизни». Ведь я, помнится, выразился именно так, не правда ли?

— Точно не вспомню, в ушах ещё звенит от крика.

— Ну нет, вы путаете, это звонили колокола на той церкви, никак не могу запомнить названия их всех.

— Наверное, если б их строили иному пантеону, вы бы запомнили.

— Сударыня, да вы неплохо меня изучили. Быть может, вы ещё и знаете отношение моё к стратиграфии?

— Вовсе не осведомлена о том, что вы имеете к ней отношение, однако не станем перескакивать с одного на другое, как кентавры.

— Отдаю должное вашей последовательности, но хочу спросить в очередь свою, у вас как у дочери полицейского чиновника Мясницкой части, которая, вы должны это знать, крутит дела и помимо охраны правопорядка, так вот, у вас как у дочери такого важного человека, обладающего многими сведеньями, вопреки тому, в чём вы пытались убедить конторщика, так вот, не возникло ли у вас в голове некое осознание того, что вы уже слышали нечто подобное от батюшки или, упаси Господи, от вашей гувернантки, в том смысле, тому, что я только что выдал вам за раскрытие темы, затронутой нами на бирже, а именно умению видеть в темноте; о вызываемом эффекте движущегося света или прочего подобного?

— Я уже чёрта с два помню с чего был начат вопрос, — с деланно скучающим видом, однако не выдохнув пара.

— Да не важно, с чего я там начал…

— Возможно, я что-то и слышала про помянутый вами эффект, даже назову вам его именование. Корпускулярный окулярный дуализм. Однако мне следует побольше узнать об этом, поэтому я смогу толково говорить на означенную тему через день или два.

Допустим, в катапульту посадили варана, настроенного определённым образом, с ним, надо думать, долго перед этим беседовали; разрубили канат, и уже там, в свинцовом небе между двумя городами, желательно вне доступа взглядов посторонних, в суперячейке высотой в четырнадцать вёрст, где среди мезоциклона закончился сообщённый ему импульс фундаментальной симметрии и тварь, уже больше не Божья, почувствовала, как внутренности кидает к горлу, всё и произошло. Он парил, извергал пламя для снижения, на загривке уже обосновался ангел, которого он приютил в метаморфозе и потом сбросит, от этого будет кратер десять на десять, с идеальным, разумеется, обводом круга, склон под углом к объекту в 45°, а субъектом он сделается, уже когда вылезет, посмотрит наверх, но не узрит коня, вдруг открывшего себе скорость. Зато вдали, на краю поля, четверо бурлаков впряглись в хомут и тянут требушет, пятый свесил ноги из чаши и их сечёт, ангелу они неинтересны.

— Позвольте в таком случае спросить, что за доказательства и признаки, кроме, разумеется, навоза, хотя и он также взволновал меня чрезвычайно, так вот, что это за дивные вещи и события, что вы с таким трудом отыскали и установили?

— Почему я должна выдавать вам всё это и что-то объяснять, ведь это вы пришли ко мне. Не достаточно ли того уже, что я стою здесь прикованная к скале и жду?

— Что ж, вы правы. Давайте окажем услугу друг другу, сделаемся взаимополезными.

— Для чего вам доказательства, если вы и так утверждаете, что он остался, хотя ранее говорили, что его истребили и чёрт не скажет когда?

Он начал выходить из себя, однако план принуждал его продолжать вполне любезно.

— Быть может, я сказал так лишь для того, чтобы проверить вас и вообще определить для себя, та ли вы особа, которую я ищу и которая ищет его. Вы ведь должны понимать, что мы, соответствующего профиля исследователи, обязаны быть чрезвычайно осторожны и проверять, прежде чем начать доверять.

— Вот я и осторожна.

— Так пусть доказательством моего доброжелания и причастности станет то, что я явился на этот снежный склон и разыскал на нём вас.

— Хорошо, я согласна выслушать.

— Вот за это благодарю, этого, как понятно, я и добивался. Так вот, известно ли вам, моя юная искательница, что они умеют превращаться в людей и тому есть несколько подтверждений? В 1563-м году к Ивану Фёдорову накануне открытия его типографии он явился в образе посыльного и принёс свои зубы под видом наборных литер. В 1614-м из-за него запретили вывоз шерсти из Англии. В 1709-м году он каким-то образом был сопричастен формуле Кёльнской воды, быть может, некоторое время даже превращался в мэтра и весьма любил ассистентку. Увидев процесс