Они тоже расстроились. Де Фокса уезжал расстроенный. Перед отъездом он попросил генерала Эдквиста подержать пленных еще какое-то время под охраной и ничего не решать без его ведома. Перед посадкой в вагон он сказал мне:

– Это все ты, Малапарте, это по твоей милости я оказался в таком положении.

Его голос дрожал, а в глазах стояли слезы.

– Я не могу больше думать о судьбе этих бедных парней. Я обожаю их, я горжусь ими, они настоящие испанцы. Да, настоящие испанцы, гордые и храбрые. Ты понимаешь… Нужно сделать все возможное для их спасения. Я рассчитываю на тебя.

– Я сделаю все. Обещаю тебе, они останутся живы. Adios, Августин.

– Прощай, Малапарте.

Я каждый день приходил к пленным, пытался переубедить их, но все было напрасно.

– Мы вам благодарны, – говорили они, – но мы – коммунисты и никогда не признаем Франко.

Однажды генерал Эдквист вызвал меня к себе.

– Пойдите посмотрите, что там происходит с этими пленными. Они чуть не убили одного из своих, непонятно почему.

Я пошел к пленным. Один из них сидел окровавленный в углу на земле под охраной финского солдата, вооруженного suomikuonipistoli, знаменитым финским автоматом.

– За что вы его?

– Он предатель, – ответили мне, – un traditor, предатель.

– Это правда? – спросил я раненого.

– Да, я предатель. Я хочу в Испанию, я больше не могу. Я не хочу умирать. Хочу вернуться в Испанию. Я испанец и хочу в Испанию.

– Он предатель! Un traditor! – сказали его товарищи и посмотрели на него полным ненависти взглядом.

Я приказал поместить «предателя» в отдельный барак и телеграфировал де Фокса: «Предатель хочет вернуться в Испанию приезжай скорей».

Через два дня приехал де Фокса. Шел снег. Снег слепил глаза, льдинки вылетали из-под копыт лошадей и били в лицо. Увидев меня, де Фокса сказал:

– Чего ты опять вмешиваешься не в свое дело? Скажи на милость, чего ты лезешь в дела, которые тебя не касаются? Ты прекратишь когда-нибудь впутывать меня в эти дела? Где этот предатель?

– Под арестом, Августин.

– Ладно, пошли к нему.

Предатель встретил нас молчанием. Это был парень лет двадцати, светлоглазый и очень бледный блондин. Блондин, какими бывают испанцы-блондины, и светлоглазый на испанский манер. Он заплакал и сказал:

– Я предатель. Yo un traditor. Но я больше не могу. Я не хочу умирать. Я хочу в Испанию.

Он плакал и смотрел на нас глазами, полными страха, надежды и мольбы. Де Фокса был тронут:

– Не плачь, – сказал он, – тебя отправят в Испанию. Там тебя хорошо встретят, простят, ведь не твоя вина, что русские сделали из тебя коммуниста, когда ты был еще мальчиком. Не плачь.

– Я предатель, – сказал пленный.

– Мы все – предатели, – неожиданно сказал де Фокса тихим голосом.

На следующий день де Фокса дал пленному подписать заявление и в тот же день уехал. Перед отъездом он зашел к генералу Эдквисту:

– Вы – джентльмен, – сказал он, – дайте мне слово, что эти бедняги не погибнут. Это настоящие парни, они скорее умрут, чем отрекутся от своих убеждений.

– Да, они настоящие парни, – сказал генерал Эдквист, – я солдат и уважаю мужество и стойкость врага. Даю вам слово. Я уже получил согласие маршала Маннергейма. С ними будут обращаться как с военнопленными. Поезжайте и не тревожьтесь, я отвечаю за их жизнь.

Де Фокса молча пожал руку генералу Эдквисту, от волнения будучи не в состоянии произнести ни слова больше. Подойдя к поезду, он улыбнулся:

– В конце концов, – сказал он, – ты втянул-таки меня в эту историю! Я телеграфирую в Мадрид, а когда придет ответ, посмотрим. Спасибо, Малапарте.

– Adios, Августин.

– Adios.

Через несколько дней пришел ответ из Мадрида. Пленного отправили в Хельсинки, где его встретили испанский офицер и унтер-офицер. «Предателя» отправили самолетом сначала в Берлин, а потом в Испанию. Было ясно, что испанские власти хотели инсценировать прецедент. Пленного окружили вниманием, он уезжал в веселом настроении.

Два месяца спустя я вернулся в Хельсинки. Была весна, деревья на Эспланаде выпустили первые нежно-зеленые листики, птицы щебетали на ветках. Море в конце Эспланады было тоже зеленым, оно тоже казалось покрытым зелеными листьями. Я зашел за де Фокса на его виллу в Бруннспаркене, и мы вместе пошли вдоль моря по направлению к отелю «Кемп». Остров Суоменлинна был белым от птичьих перьев после линьки.

– А как там пленный предатель? Есть о нем известия?

– Опять? – вскричал де Фокса. – Да какое тебе до него дело?

– Я сделал кое-что для этого человека, я спас ему жизнь.

– Я лишился моего поста из-за этого типа! Все по твоей вине.

И он рассказал мне, что «предатель» благополучно прибыл в Мадрид. Он посещает кафе, театры, бои быков, стадионы, кинотеатры. При виде его люди говорят:

– Видишь того парня? Он был коммунистом, его взяли в плен на русском фронте, он воевал на стороне русских. Он захотел вернуться и признал режим Франко. Молодец парень, хороший испанец.

А «предатель» говорит:

– И это кафе? Видели бы вы кафе в Москве.

И смеется. Потом говорит:

– И это театр? Кино? Видели бы вы театры и кино в Москве.

И смеется. Ему показали стадион. Он громко говорит:

– И это стадион? Видели бы вы стадион в Киеве.

И смеется. Люди окружили его, а он громко говорит:

– И это стадион? Киевский стадион, вот это стадион!

И смеется.

– Ты понимаешь, – сказал де Фокса, – нет, ты понимаешь? И все по твоей вине. Все это по твоей вине. В министерстве в Мадриде все ополчились против меня. И все по твоей вине. Это научит тебя не вмешиваться не в свои дела.

– Но все-таки что они сделали с тем парнем?..

– А что ты хочешь, чтобы с ним сделали? Ничего с ним не сделали, – сказал он странным голосом, – да и какое тебе до этого дело?

Он улыбнулся:

– Его похоронили по католическому обряду.

Un jeune juif de l’Afrique du Nord, M.F.J. Temple, m’écrit de Montpellier une lettre charmante, pour me dire qu’il a combattu in Italie avec les troupes françaises du Général Juin, qu’il est écrivian, qu’il a lu Kaputt et qu’il s’indigne des stupides (moi je les trouve charmantes) légendes que l’on fait courir sur moi. Il m’envoie en même temps un recueil de vers, publié chez Charlot, et la coupure d’un article qu’il y a bien des mois il a fait paraître dans un journal de Tanger. Il y a dans l’article quelques lignes qui m’ont fait rire. «Que M. ait connu des Ambassadeurs, qu’il ait fréquenté des Rois, qu’y a-t-il de plus naturel si l’on sait que l’auteur de Kaputt fut diplomate?» M. Temple ne saura jamais combien je lui sais gré de sa jolie défense.