— Все знали вас как ПИСАТЕЛЯ, — сказала больше-не-Киевица. — Великого писателя. Я знаю, вы не верите мне. Но я могу доказать.

Волнуясь, совершая бесполезные жесты, она развернула принесенный сверток.

Она протянула ему красную книгу.

— Здесь указан год. А впереди предисловие. С картинками. Вы узнаете себя.

Ирония исчезла.

Переливчатые грани погасли.

Он стал серьезен. Серьезен, как врач, принимающий больную с диагнозом «шизофрения, как и было сказано».

Серьезен, как судья, которому предстояло произнести приговор.

Он взял книгу. Открыл титульный лист. Взглянул на год.

«2001» удивил, но нимало не убедил его — бумага стерпит любой год, какой не пропечатай на ней.

Он пролистнул страницу, другую.

Он не мог не узнать свое фото.

«Михаил Булгаков гимназист. 1908 г. Фото П. Блоневского в Киеве».

Он не мог не узнать свое фото — «М. Булгаков, студент. 1909».

Он не мог не узнать фото матери. Двух своих сестер в пальто с меховыми воротниками, с большими муфтами — Надю и Варю во дворе дома по Андреевскому спуску, 13.

Он не мог не узнать свою будущую жену Тасю Лаппа, девушку, в которую был влюблен.

— Жена. Татьяна Булгакова. Мы поженимся?

А потом ему пришлось узнать себя.

«Михаил Афанасьевич Булгаков, выпускник медицинского факультета Императорского университета св. Владимира. 1916 г.».

Себя, вступившего в первую мировую войну…

Себя, с ужесточившимися чертами…

Себя сорокалетнего, с зачесанными назад волосами, с пронзительными глазами, с моноклем в правом глазу. Себя, знающего ответы на вопросы, которые не стоит задавать простым смертным.

Свою последнюю жену Елену…

— Но этого быть не может. Я не оставлю Тасю. Как такое возможно?

В смятении студент смотрел на нее.

И глаза его были почти такими же сильными, как на сорокалетнем снимке.

Перед ней стоял Булгаков. Наконец, она узнала его — все то будущее, что было заложено в нем, захватило ее, требовало ответа.

— Я напишу это? — Его рука обнимала красную книгу. — Но я не имею намерения стать писателем.

— Вы начали писать ближе к тридцати, — сказала она.

— Все это будет?

— Вы не поняли, — отчеканила она. — Этого не будет. Я пришла из XXI века, чтобы изменить Прошлое. И я изменила его. И изменила вашу судьбу. Вы не станете писателем — Великим писателем. Я забрала у вас эту возможность. Но все можно поправить.

Стараясь не прикоснуться к его пальцам, Маша аккуратно вынула красную книгу из булгаковских рук. Прижала к груди.

И протянула ему.

— Я принесла вам это! Перепишите. Просто перепишите и опубликуйте под своим именем… Я умоляю.

* * *

Сдвинув цилиндр на лоб, Даша шагнула в темноту.

Луч высветил ее — слабый, неверный.

Она стояла на авансцене, склонив голову. На ней было черное платье до пят.

Публика безмолвствовала, потрясенная явленьем одетой Изиды.

Даша медленно сняла цилиндр.

Ее глаза ударили зал угрюмой гордостью.

Гори, гори, моя звезда…

— запела она а капелла.

Ей не нужна была музыка. Не нужна была нагота. Она отчаянно верила, что способна обнажиться не раздеваясь.

Звезда надежды благодатная…

Верила — сила, заложенная в ней, огромная сила, о которой говорила Наследница, прорвется сквозь блестки и шелуху.

Звезда любви волшебных дней,

Ты будешь вечно незакатная

В душе тоскующей моей.

Ты будешь вечно незакатная

В душе тоскующей моей…

И, судя по застывшим, перевернутым лицам, внезапная Дашина душа поразила публику больше, чем безумие ног.

Зал остановил дыхание. Зал замер, стараясь замедлить стук сердец.

Это был заключительный номер — новый номер!

«Сработает. Обязательно сработает на контрасте», — думала Инфернальная Изида до выхода.

Сейчас певица не думала — она пела.

Гори, гори, моя звезда!

— А-а-а-а-а-а-а-а!!! — взорвал кабаре ужасающий крик. — А-а-а-а-а-а-а-а!!!! Помо-огите!!!

* * *

Стук в дверь, частый и громкий, настиг Машу в два часа ночи.

Она воровато заозиралась, словно ее пришли брать с поличным. Сорвала с плеч пуховый платок и накрыла им письменный стол.

Дверь не умолкала — полуночный гость стучал изо всех сил. Натыкаясь на черные стены, хозяйка добралась до прихожей. Включила электрический свет. Повернула замок.

На пороге, хлюпая растертым и красным носом, сидела зареванная Даша. Лицо ее было испачкано сажей. Под распахнувшейся и непонятной офицерской шинелью Маша увидела захватанный чьими-то руками шелк вечернего платья.

— Ты что, так сюда прибежала? Голой? Там же мороз… Идем, идем быстрей. Я воды тебе нагрею. Быстро под душ!

Ожила колонка. Забурчала огнем. Пламя заворочалось в металлическом желудке.

— Все… сгорело…

Чуб сидела на краю цинковой ванны, бездумно сжимая всученное ей Машей «Розовое хрустальное мыло». («Высокое содержание глицерина. Экономия вследствие обилия пены. Нежный запах розы».)

Хозяйка колдовала над дровами.

— Кабаре мое сгорело. Ключ от квартиры моей в гримерке остался. Меня офицер из пожара вынес. Тот, помнишь его? Виктор? Которого Муравьев застрелил. А я его тогда не спасла… А он меня спас. А дома доця не кормленная.

— Завтра покормишь. Раздевайся.

Минут сорок спустя, уже одетая в Машин халат, уже не черномазая, а бело-розовая, благоухающая «нежным запахом розы», актриса погорелого театра сидела на диване под плюшевым пледом и продолжала перечислять свои беды:

— Не понимаю, как так получилось — все вдруг вспыхнуло вмиг! Я на сцене была, новый номер показывала. Со стихами пока не выходит. Я и подумала: надо менять репертуар. У меня все номера в одном имидже — голоногие. А тут я решила без ног: сначала, как обычно, ногами подрыгаю, а в конце дам серьезный, трагический романс в длинной юбке. Кстати, на публику очень подействовало. Я пела «гори, гори, моя звезда». И вот на «гори, гори» все как загорелось…

— То есть ты спела «гори, гори» — и кабаре вдруг загорелось? — углядела неладное Маша.

— Я тоже об этом думала. — Певица озабоченно почесала нос, поразмышляла и сказала: — Но там ведь «гори, гори» не один раз повторяется. Песня вообще с «гори, гори» начинается. А загорелось все только в конце! А потом со мной сейчас непрерывно какая-то хрень приключается. То доска упадет, то, наоборот, подо мной на сцене подломится. Дико, что я ногу тогда не сломала. А недавно я под машину почти попала, точнее попала — она меня носом стукнула, я отлетела. Но ни-че, выжила. Только ударилась.