— Ясный хрен, ты ж беременная! Тем более тебе надо чаще гулять! — отчитала подругу певица. — Ты хоть знаешь, что в Катю генерал-губернатор влюбился?

— Нет.

— А это все знают! — с упреком молвила Чуб. — Про нее теперь больше, чем про меня, говорят. Какие у нее шляпы, какое на ней платье на премьере в оперном было. Она теперь первая красавица Киева, — ее иначе, чем самой завидной невестой не называют. — Певица прижала щеку к изразцу. — А я наверняка в старых девах останусь. У Кати — мой Митя. Даже у тебя есть Мир. А у меня один Лелик Брехов. И то он в меня не влюблен. Он просто веселый, и делать ему нечего. В общем, полное merde… Пуфик меня французскому учит. Но у нее жуткий кошачий акцент. Люди смеются.

— May! — Рыжая кошка резво вскарабкалась по джинсам на руки к «маме».

— Вот, — заключила та, — одна она меня любит. И еще Котик Полинька. А больше никто.

— У тебя есть еще котик?

— Ладно, не будем о грустном. И без того выть хочется.

— Ладно. — Маша так и не поняла, почему подруга окрестила кота женским именем.

— А хочешь, я прочту тебе стихи, которые я про дочечку мою написала? — предприняла Чуб попытку прорваться на свет из своей меланхолии. И, не дожидаясь согласия, продекламировала, страстно стараясь развеселиться.

Это что за бегемотик

Тащит толстенький животик

Поскорее на подушку,

Чтоб согнать свою подружку?

Это Пуфик, наша крошка —

Перекормлена немножко!

— Здорово! — искренне похвалила Маша.

— А другим так не кажется, — вызывающе возразила ей авторица. — Я недавно в одной кофейне была. Знаешь, там поэты, художники всякие собираются… Так они меня на смех подняли. Я им в пику прочитала стихотворение Земфиры. А они сказали: «Отстой».

— Что, так и сказали? — усомнилась историчка.

— Ну, другими словам. Какая разница? — окрысилась Чуб.

Ковалева вздохнула.

Последнее время Инфернальная Изида пребывала в бурчащем унынии, близком к революционной депрессии.

Небезызвестная стычка с Екатериной Михайловной, г-жой Дображанской, как-то незаметно и понемножку переросла в сомнения, усугубленные успехами «порядочной» в свете и на любовном поприще.

— Но что тебе до их слов? Ты же певица. Ты — звезда, — сказала Маша.

— Нет, — уведомила ее Даша Чуб. — Я — тоже отстой. Такая, как Катя, со мной и на улице не поздоровается, не то что там в гости позвать. Хотя, кажись, мы с ней не чужие.

— Может, она тебя еще позовет, — слукавила Катина «кузина» Машеточка.

— Ага. — Певица поставила кошку на пол. — Как-нибудь в другой раз, в другой жизни. Вот тебя она все время зовет. Потому что ты — порядочная!

— Какая порядочная? — поспешила предотвратить конфликт Ковалева. — Я ребенка без мужа жду. И Катю с тех самых пор больше не видела. И она тогда просто не могла тебя позвать… там был Митя! А он знает, кто ты.

— Девица с социального дна! — самоуничижительно аттестовалась звезда кабаре. — Мы теперь из разных слоев общества. Кто она, а кто я?! Певичка!

— Но ты и правда певица. К тому же слишком известная. К тому же Митя тебя знает и отлично помнит. Как Катя могла ему объяснить свое знакомство с…

— С публичной девкой! — угрюмо усугубила Чуб. — С бедным, невежественным созданием, которое показывает свои убогие ноги. Думаешь, я не понимаю, что у меня с ним и без Кати б ничего не срослось? Потому что он считает меня грязной, мерзкой. И не только он. Мне каждый день через мадам Шленскую всякие гадости передают. Все секс предлагают. И никто никогда не предложит мне ничего другого. Скажешь, нет?

Маша не нашла, что сказать.

Я же скажу.

Невзирая на то, что слава Инфернальной Изиды ничуть не померкла, а только разрослась вширь, и поглазеть на ее голые ноги инкогнито приезжал сам генерал-губернатор, и в газетах писали, что босоногая Айседора Дункан, отплясывающая в полупрозрачном хитоне, «меркнет в сравнении», и звезде уже предлагали ангажемент в Москве и Санкт-Петербурге, постепенно до Даши дошло: здесь, в начале XX века (в Киеве ли, Москве, Петербурге), она может стать сексуальной революцией, Новым Матриархатом, «мессией», но кем бы она здесь ни стала, она останется — падшей. Одной из тех, кого офицеры, студенты и фрачники издавна целуют и соблазняют на пари… Ибо в том, чтоб обесчестить такую, как она, нет бесчестия для человека чести!

А закон о равенстве и братстве между обесчестившим мужчиной и обесчещенной женщиной, принятый большевиками, по причине отсутствия оных принят не будет — во всяком случае, в ближайшем обозримом будущем.

— Понимаешь, какая фигня получилась, — сказала Чуб. — То, что в Прошлом для меня хорошо, то в нем и плохо.

— Понимаю, — сказала Маша. — Добро — это зло.

— С одной стороны, — развивала Чуб Машину мысль, — дама, которая нарушает закон, привлекает внимание, с другой — оказывается вне закона. Но это тоже фигня. — Певица зашагала по комнате. — Для суперстар закон никогда не был писан. Просто здесь эстрадные певцы не то, что у нас. Они — не настоящие звезды! Не властители душ. Никто из эстрадников тут даже не выступает на большой сцене с сольным концертом, все по кабакам. Мы, певцы и танцоры, — третий сорт! Я и в нашем времени была третий сорт — певицей из клуба. И здесь ею осталась.

— Неправда, как раз в 1911 году Мата Хари ангажировал на зимний сезон театр La Scala — это очень престижно.

— Ты в газетах прочла? — ревниво спросила певица.

— Я и раньше знала.

— Все равно! — уперлась рогами звезда. — И она, и Айседора Дункан стали легендами только потому, что удачно умерли! Верь мне, я в шоу-бизнесе шарю. Не умри они с шиком, ни хрена б ты о них не знала, поверь. Дункан сказала: «Прощайте, я отправляюсь к славе», села в авто и была задушена собственным шарфом, который в колеса попал. Мата Хари расстреляли как шпионку. А перед расстрелом она послала воздушный поцелуй солдатам и сказала: «Мальчики, я готова». Красиво? Красиво. А че им еще оставалось? Это Федор Шаляпин мог позволить себе умереть в семьдесят лет от тупой лейкемии. Он — лучший голос мира! Ахматова могла… Вот если бы я была оперной дивой. Или драматической актрисой. Или поэтессой.

— Так ты поэтому в ту кофейню пошла, — смекнула Маша. — Я и не знала, что ты пишешь стихи.

— Помнишь, — воспряла духом певица, — что моя мама рассказывала? В Прошлом поэтам поклонялись, как у нас эстрадным звездам! Когда на сцену выходил Северянин, купчихи срывали с себя золотые браслеты и бросали к его ногам. Я уже и псевдоним себе поэтический выдумывать начала. Изида Пуфик — не подходит. Изида Канапе — тоже не очень. Может, Изида Альков? Тут нужно что-то такое постельно-эротическое. Шерон Стоун? Изида Секс? Изида Трах?

— Лучше русская фамилия, — тактично сказала Маша.