— Пожалуйста, сэр, — окликнул меня мужской голос. — Не докучайте ему. Сейчас он в мире.

Я отскочил в сторону и изготовился к схватке. Утес повернул голову и с любопытством покосился на меня. Спек не дрогнул и не пошевелился. Он даже не посмотрел в мою сторону, а спокойно стоял, сложив руки на животе и склонив голову, словно в молитве. На долгий миг все мы застыли в неподвижности. Спек оказался мужчиной средних лет, совершенно нагим. Его длинные, испещренные полосами волосы удерживал берестяной шнурок. Он был безоружен и не носил украшений. Естественный, как животное, он с покорным видом стоял передо мной. Я показался себе ужасно нелепым в дурацкой стойке изготовившегося к драке задиры. Успокоив дыхание, я выпрямился и расправил плечи.

— Зачем вы это сделали? — сурово спросил я.

Он поднял на меня взгляд. Я с удивлением обнаружил, что глаза его такие же разноцветные, как и все тело. Левый карий смотрел на меня из темного пятна, правый зеленый был окружен загорелой кожей.

— Я не понимаю твоих слов, великий, — кротко ответил он.

Утес и мое ружье ждали лишь в нескольких шагах от меня. Медленно смещаясь в их сторону, я попытался перефразировать свой вопрос.

— Вчера я похоронил этого человека. Почему вы нарушили его покой, украв тело и притащив его сюда?

Он слегка надул щеки. Позднее я узнал, что так спеки выражают отрицание.

— Великий, я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Говори на языке, или не можешь? — Голос внезапно появившейся женщины звучал резко.

Прежде она стояла, опираясь о пестрый ствол и едва не сливаясь с ним. Теперь же, когда она вышла вперед, я недоумевал, как мог не заметить ее раньше и почему Утес не поднял тревогу. Он обращал на спеков не больше внимания, чем на соек, прыгающих рядом с ним на пастбище. Когда он успел так к ним привыкнуть? Меня вдруг охватил панический страх, не окружают ли меня со всех сторон незамеченные спеки. Я оглянулся и прижался спиной к мощному телу Утеса. Мое ружье висело на другом его боку, и я начал сдвигаться туда.

Пока я принимал эти предосторожности, женщина направилась ко мне. Она была обнажена, как и мужчина, и чувствовала себя совершенно непринужденно. Ее движения напоминали мне о крупных кошках. Она была удивительно гибкой, но не хрупкой. Когда женщина приблизилась, я замер. Ее небольшие груди не покачивались при ходьбе, зато я видел, как сокращаются мышцы мощных бедер. Я старался не пялиться на ее обнаженное тело, но и встречаться с ней взглядом было не легче. Глаза ее сияли удивительно глубоким зеленым цветом. Темная полоса, сбегающая вниз в центре ее лица, разделяла их и почти полностью скрывала нос. Пятен на ее коже было гораздо больше, чем у мужчины, и они были крупнее; в некоторых местах они почти сливались в полосы. Ее пестрые волосы гривой спадали на спину, окраской напоминая мне лакированный дуб.

И если я чувствовал себя неловко, разглядывая ее тело, она изучала меня без малейшего стеснения.

— Взгляни на него, — сказала она мужчине, окинув меня бесцеремонным взглядом. — Он огромен. Из него уже сейчас можно сделать двух таких, как ты, но о нем явно никто не заботится. Представь себе, как он мог бы выглядеть, если за ним правильно ухаживать.

Она находилась уже совсем близко ко мне и протянула руки, словно собиралась измерить меня в обхвате.

— Не приближайся! — предупредил я, сбитый с толку ее странным отношением ко мне.

— Говори на языке, я сказала! Ты грубиян или глупец?

— Оликея! Опасно так говорить с великим! — предупредил ее мужчина кротко, словно должен был относиться к ней с величайшим уважением.

Я задумался, какое положение она может занимать; на вид ей было не больше двадцати. Я вдруг понял, что меня сбивает с толку ее нагота. Я привык определять положение женщины и ее возраст именно по платью.

Она рассмеялась легким и звонким смехом, разбившим на осколки тишину леса, и этот звук разбудил во мне воспоминания. Я уже слышал его прежде.

— Ничего опасного, папа. Если он настолько туп, что не может говорить на языке, то его не заденут мои слова. А если он настолько груб, что говорит с нами на своем наречии, когда способен понимать язык, — что ж, тогда я лишь ответила ему грубостью на грубость. Разве не так, великий?

— Меня зовут вовсе не великий, — раздраженно ответил я — и запнулся.

Я говорил с ней на гернийском, пока не дошел до слова «великий». Его я произнес на их языке. И тогда я понял, что могу говорить на языке спеков, вспомнив, как я ему научился и кто меня учил. Они говорили на спекском, а я отвечал им по-гернийски. Я вздохнул и попробовал снова.

— Пожалуйста, держись от меня на расстоянии.

— Вот! — воскликнула она, обращаясь к отцу. — Я знала. Он просто грубил. Потому что считал, что может себе это позволить. — Она повернулась ко мне. — Держаться на расстоянии. Хорошо. Вот мое расстояние, великий.

Она шагнула ко мне и положила обе ладони мне на грудь.

От потрясения я оцепенел и онемел. Она провела рукой по моему боку и шлепнула по бедру, словно проверяла, насколько здорова лошадь или собака. Тем временем другая ее ладонь скользнула вверх по моей груди и задержалась на щеке. Она легко провела большим пальцем по моим губам, глядя мне прямо в глаза. Она прижалась ко мне, коснувшись меня грудью. Рука, лежавшая на бедре, неожиданно нащупала мой пах. Я ошеломленно отпрянул, но мощное тело Утеса помешало мне. Она игриво сжала меня, а потом отступила, широко улыбаясь, и через плечо обратилась к отцу, который стоял, потупив взгляд, словно избегая смотреть на ее возмутительное поведение:

— Видишь, он уже сожалеет о своей грубости. — Она склонила голову и облизнула губы. — Не хочешь передо мной извиниться?

Мысли давались мне с большим трудом. Мне вдруг пришло в голову, что я мог поддаться магии леса и заснуть. И если это сон, я могу делать все, что пожелаю, без малейших последствий. Нет. Я вспомнил, как в прошлый раз возлег во сне с женщиной спеков и что из этого вышло. Я стиснул кулаки, так что ногти впились в ладони, а затем сильно растер ладонями лицо. Либо сон был очень крепким, либо все это происходило наяву. И то и другое пугало. Я набрал в грудь воздуха и обратился к мужчине. Было непросто говорить властным тоном, в то время как женщина по-прежнему вжимала меня в моего собственного коня.

— Я пришел сюда, чтобы вернуть тело в могилу. Отойдите и не мешайте мне выполнять мой долг.

Мужчина поднял на меня взгляд.

— Думаю, он предпочел бы остаться здесь, великий. Подойди к нему, поговори с ним. Узнай, так ли это.

Он говорил с такой уверенностью, что я даже оглянулся на труп. Возможно ли, что по какой-то ужасной ошибке мы похоронили человека, еще цепляющегося за жизнь? Нет. Он был мертв. По нему ползали мухи. Я ощущал его запах. Я попытался облечь мое решение в слова, понятные дикарю.

— Нет. Он хочет вернуться обратно в гроб и лежать в земле. Именно это я и должен для него сделать.