Во Флориде Мьюр слег с малярией, но через несколько недель поправился и поплыл на Кубу. Мысли о «величественных горах и полях цветов» тропиков поддерживали его во время приступов лихорадки, но он был еще слаб{2081}. На Кубе – острове, который Гумбольдт много месяцев называл своим домом, – Мьюр еще был слишком слаб для исследований. Измученный возобновляющимися приступами лихорадки, он с сожалением отложил свои южноамериканские планы и решил отправиться в Калифорнию, умеренный климат которой должен был благоприятно повлиять на его здоровье{2082}.

В феврале 1868 г., проведя на Кубе всего месяц, Мьюр отплыл в Нью-Йорк. Там он нашел способ дешево добраться до Калифорнии – не посуху через весь континент, а по морю. За 40 долларов он приобрел билет третьего класса на корабль, доставивший его из Нью-Йорка на карибский берег Панамы, в Колон. Оттуда он совершил короткий 50-мильный переезд по железной дороге через Панамский перешеек на берег Тихого океана, в Панама-Сити, впервые в жизни увидев из окна вагона тропические джунгли[49]. Деревья в гирляндах пурпурных, красных и желтых цветов проносились мимо на «ужасной скорости», сетовал Мьюр, и он мог только «провожать взглядом из кабины машины и тосковать»{2083}. На ботанические исследования времени не было, надо было найти свою шхуну в порту Панама-Сити.

27 марта 1868 г., через месяц после отплытия из Нью-Йорка, Мьюр добрался до Сан-Франциско, города на Западном побережье Соединенных Штатов, вызвавшего у него ненависть. За последние двадцать лет золотая лихорадка превратила городок с тысячью жителей в бурлящий жизнью город со 150 000 обитателей. Сюда хлынули банкиры, торговцы, предприниматели, искатели удачи, заполнявшие шумные кабаки и наведывавшиеся в богатые магазины; склады ломились, отели были на каждом углу. Уже в первый день Мьюр спросил прохожего, как покинуть город. На вопрос, куда он хочет попасть, он ответил: «В любое дикое место»{2084}.

Долго искать дикость Мьюру не пришлось. Переночевав в Сан-Франциско, он зашагал в сторону гор Сьерра-Невада, протянувшихся с севера на юг через Калифорнию (восточные отроги доходят до Невады), примерно параллельно Тихоокеанскому побережью, в ста милях от города. Их самый высокий пик – почти 15 000 футов. А в центре лежит Йосемитская долина, в 180 милях восточнее Сан-Франциско. Она окружена огромными гранитными скалами с крутыми склонами и славится своими водопадами и деревьями.

Чтобы добраться до Сьерра-Невады, Мьюру пришлось пересечь широкую равнину – Центральную долину. Шагая в высокой траве, среди цветов, он мысленно сравнивал эти места с «Эдемом от начала и до конца»{2085}. Центральная долина смахивала на огромную клумбу, на красочный ковер, развернутый у него под ногами. Все это изменится за считаные десятилетия: сельское хозяйство и орошение превратят этот край в величайший в мире огород и фруктовый сад. Позже Мьюр будет оплакивать огромный дикий луг, «вырванный плугом и выпасом из жизни»{2086}.

Шагая в сторону гор, сторонясь дорог и поселений, Мьюр купался в красках и целебном воздухе так, что, по его словам, это была «достаточная сладость для ангелов»{2087}. Вдали сверкали белые вершины гор Сьерра – как если бы они были сделаны из чистого света – «как стена небесного града»{2088}. Оказавшись наконец в Йосемитской долине, протянувшейся почти на семь миль, Мьюр пришел в восторг от первозданной глуши и красоты.

Множество высоких серых гранитных скал, обрамлявших долину, выглядели эффектно. Почти в 5000 футов высотой, скала Хаф-Доум была самой высокой, и казалось, наблюдала за долиной, как часовой. Обращенная к долине сторона ее была совершенно отвесным склоном, противоположная – пологой, половина рассеченного купола. Не меньше впечатляла гора Эль-Капитан, вертикально громоздящаяся на 3000 футов над долиной (расположенной в 4000 футов над уровнем моря). Она настолько крутая, что до сих пор пользуется у скалолазов грозной славой. Эти перпендикулярные гранитные скалы выглядели так невероятно, что казались рукотворными.

Это было самое лучшее время для посещения Йосемитской долины: от таяния снегов с гранитных обрывов обрушивались вниз многочисленные водопады. Мьюру казалось, что они «низвергаются прямо с небес»{2089}. Тут и там возникали танцующие в брызгах радуги{2090}. Узкий Йосемитский водопад своей высотой, около 2500 футов, превосходит все остальные водопады в Северной Америке. Долина поросла соснами, маленькие озерца отражали все окрестное великолепие.

С этим застывшим зрелищем соперничали древние секвойи (Sequoiadendron giganteum) в роще Марипоса в каких-то двадцати милях южнее долины. Высокие, стройные и величественные, эти великаны выглядели выходцами из другого мира. Нигде в мире, кроме западного склона Сьерры, таких секвой не находили. Некоторые секвойи рощи Марипоса взмывали почти на 300 футов в высоту и имели возраст более 2000 лет. Будучи самыми большими деревьями (с одним стволом) на Земле, они принадлежат к старейшим живым организмам планеты. Самые древние деревья – грандиозные колонны с бурой корой с вертикальными желобками и без нижних ветвей, тянущиеся к небесам, – выглядели даже выше, чем были на самом деле. Они не походили ни на одно дерево, которое Мьюр когда-либо видел.

Мьюра занимало множество вопросов: какими насекомыми населен «подпол мхов»{2091} и как сформировалась Йосемитская долина. Он взирал на природу как Гумбольдт, которого влекли величественные картины Анд, что не помешало ему насчитать на одном соцветии дерева в джунглях 44 000 цветков{2092}. Мьюр насчитал 165 913 цветков на одном квадратном ярде{2093}, и при этом восторгался «раскаленным сводом неба»{2094}. Большое и малое сплеталось воедино.