от отца ничего другого, но все же была шокирована столь вопиющим безразличием к ее беде.

— Я так и вижу заголовки газет: «Полоумная дочь сенатора США застрелила невинного человека». Со мной покончено. Ты это понимаешь? Ты меня погубила!

Кертис стало так больно от его слов, что она едва могла передвигать ноги. Она сделала еще шаг, поскользнулась на льду и зарыдала прямо в телефон.

— Да соберись ты, ради всего святого, — прикрикнул сенатор, вздохнул и перешел на самый мягкий тон, на который только был способен:

— Прости. Эллиот?

— Да.

— Я приношу извинения. Для меня случившееся стало настоящим шоком, я просто слишком бурно отреагировал.

— Ничего. Простите, что я вас разочаровала.

— Давай больше об этом не будем. Лучше поговорим о том, что делать дальше. Леннокс подробно проинструктирует тебя и объяснит, что говорить, чтобы минимизировать ущерб, нанесенный ФБР, мне и жалким остаткам твоей карьеры.

— А как же быть с человеком, которого я убила?

— Здесь уже ничего не исправишь, — пренебрежительно бросил сенатор, будто вычеркивая жертву из списка тех, кого надо поздравить с Рождеством, — будешь говорить и делать все, что велит Леннокс, а если твоя команда продвинется вперед или арестует кого-нибудь в связи с делом этих вонючих Кукол, ты будешь обязана приложить к этому руку, чтобы выглядеть настоящим героем. Это понятно?

— Да, сэр.

— Вот и хорошо.

— Я люблю вас.

На том конце провода дали отбой. Скорее всего, он ее не слышал.

В отделе отмечали чей-то день рождения. Там всегда был чей-нибудь день рождения. Именинник на время становился среди коллег знаменитостью, а принятый в обществе этикет предписывал ему потратить большую часть заработанных за день денег на пончики.

Эдмундс сидел за столом с обязательным пончиком в руке и время от времени вонзал в него зубы, капая на клавиатуру жиром. Потянувшись к корзине, молодой человек почувствовал, что рубашка на теле угрожающе затрещала по швам. Вернувшись в отдел по борьбе с финансовыми преступлениями, он набрал почти шесть килограммов. И хотя его долговязая фигура вряд ли кому показалась бы раздобревшей, сам он чувствовал лишний вес сразу, как только начинал что-то делать.

Он пялился в экран, глядя на висевший перед ним список иностранных банковских счетов, пока не заболели глаза. В последний час Эдмундс ни на йоту не продвинулся вперед, просто сидел и смотрел в окно, наблюдая, как на город опускается ранний вечер. Сосредоточиться он не мог. Утром Бакстер прислала досье на первых трех убийц, но он так и не смог взглянуть на них даже одним глазком из-за годовалой дочки, у которой резались зубки, жены, страдающей от вечного недосыпа, и бесконечных обязанностей, которые на него налагала работа с полной занятостью. Он поймал себя на мысли, что желает побыстрее досидеть до конца дня, вернуться домой, юркнуть в пристройку и полностью посвятить себя расследованию.

Он огляделся, проверил, нет ли поблизости начальства, потом открыл сайт «Би-би-си Ньюс», постоянно обновлявший сведения о событиях на Центральном вокзале Нью-Йорка. Снова бросил взгляд на телефон, удивляясь, что Бакстер до сих пор ничего не написала. Читая леденящие кровь показания свидетелей, Эдмундс напомнил себе, как средства массовой информации хватаются за подобные истории, вечно преувеличивая и придумывая несуществующие подробности. Но даже если в приведенных на сайте материалах присутствовала хотя бы крупица правды, можно было с уверенностью заявить, что случай был самый бесчеловечный и жестокий из всех, о которых ему когда-либо приходилось слышать.

Не в состоянии больше противиться соблазну, он открыл почту, загрузил прикрепленные к сумбурному письму Эмили файлы и взялся за работу.

Руш остался на Центральном вокзале, предоставив Бакстер и Кертис сопровождать в больницу пришитую к телу Гленна Арнольдса жертву. Оказавшись сегодня на волосок от смерти, агент хотел только одного — услышать голос жены. Он понимал, что ужасно повел себя по отношению к Кертис, торопясь как можно быстрее уйти и позвонить. Одних извинений здесь мало.

Руш пешком направился к больнице и у главного входа увидел Бакстер. Несколько минут спустя они пересекли магистраль ФДР и сели на скамейку, с которой открывался вид на Ист-Ривер.

— Если вы хотели поговорить о Кертис, то мне и без вас все прекрасно известно, — начал Руш, — я скотина… и чтобы извиниться, приглашу ее сегодня на ужин.

— Нет, дело не в этом.

— Значит, хотите обсудить, какого черта я поперся безоружный с ним разговаривать?

— Скажите, Руш, — спросила напрямик Бакстер, — вы ищете смерти?

— Почему это? — Он засмеялся и был явно удивлен.

— Я не шучу.

— Конечно, нет! Послушайте, кому-то же надо было туда пойти и…

— Речь не об этом.

— Вам интересно, почему я просил в него не стрелять? Но ведь парень был нужен нам живым. Еще чуть-чуть, и он назвал бы имя того, кто…

— Я совсем не это имела в виду, — перебила его Эмили.

Они на несколько мгновений умолкли — позади них прошел бездомный с тележкой из супермаркета.

— Когда Кертис ринулась вас спасать, я не пошла за ней, я стояла у боковой стены за Куклой… и смотрела на вас…

Руш ждал продолжения.

— Вы улыбались.

— Улыбался?

— Когда первый выстрел не сразил его наповал, он направил на вас пистолет, вы закрыли глаза и… улыбнулись.

— Может, вам показалось? — сказал агент.

— Я пока еще верю своим глазам, — ответила она, ожидая объяснений.

— Даже не знаю, что вам сказать. Не помню, чтобы я улыбался. Для этого вроде бы не было ни малейшего повода. Что же касается вашего вопроса, то уверяю вас: нет, я не ищу смерти. Можете мне поверить.

— Ну хорошо, — ответила Бакстер, — но я по личному опыту знаю: когда кто-то начинает безрассудно играть своей жизнью, в конечном итоге страдают те, кто его окружает.

Стало тихо. Через несколько мгновений с бесцветного дерева слетел голубь. Они проводили его глазами, глядя, как он направляется к Рузвельт-Айленд и мосту Куинсборо.

— Я сегодня облажался, — произнес Руш, неподвижно уставившись на реку, — надо было сразу понять, что тот человек жив. Узнай я об этом на пару секунд раньше, все было бы по-другому.

— Да как, черт возьми, вы могли это узнать? — спросила Бакстер.

— У него шла кровь.

— Кровь?

— Да. Ярко-красная, вытекала из ран, — ответил Руш, страшно недовольный собой, и повернулся к ней. — У мертвецов кровь не идет.

— Обязательно это запомню, — заверила она огорченного коллегу.

— Пойдемте, — сказал Руш, — у нас много работы.

— Какой еще работы? Арнольдс ведь ничего