в том, что об убийствах говорили на одной из самых популярных утренних программ, но все же тут обсуждение зашло куда-то не туда.

— Одержимость? — переспросил идеально красивый ведущий, обращаясь к телевангелисту, известному радикальностью своих взглядов.

— Совершенно верно, одержимость, — кивнул пастор Джерри Пилснер, — это все работа одного из древнейших врагов рода человеческого, который постоянно прыгает с одной заблудшей души на другую в неуемной жажде боли и страданий, насылая их без разбору на порочных и слабых… Есть только один способ от него защититься… Единственное спасение — обратиться к Господу!

— Значит, — осторожно начала вторая ведущая, — мы сейчас говорим о… духах?

— Об ангелах.

Ответ, похоже, ее обескуражил, потому что она повернулась к соведущему, давая понять, что теперь его очередь задавать вопрос.

— О падших ангелах, — уточнил пастор.

— И эти… — замялся соведущий, — как вы говорите, падшие ангелы…

— Всего один, — перебил его священник, — достаточно всего одного.

— И этот падший ангел, кем бы он ни был…

— Ха! Уж я-то точно знаю, кто он! — опять вмешался интервьюируемый, окончательно загнав ведущих в тупик. — И всегда это знал. Если хотите, могу даже сказать, как его зовут… Многие называют его…

Ведущие в предвкушении подались вперед, понимая, что собственными руками куют золото телевизионной сенсации.

— …Азазель, — прошептал пастор, и шоу, как нельзя кстати, ушло на рекламу.

Увидев, как с экрана на нее весело брызнула горсть леденцов, приготовленных по сверхсовременной технологии, Бакстер почувствовала, что у нее на затылке дыбом встали волосы.

Пастор выдвинул очень мощную теорию и, говоря откровенно, нашел способ связать воедино странные убийства, оставив в этом деле далеко позади сыщиков Лондона, Департамента полиции Нью-Йорка, ФБР и ЦРУ вместе взятых. Но когда на экране пошли кадры белой деревянной церкви пастора, одиноко торчащей в конце грязной проселочной дороги, шрамом выделявшейся на фоне огромного, ничем не засеянного поля, Эмили почувствовала, что дрожит.

К церкви, выныривая из-за деревьев, будто призраки, тянулись парадно одетые прихожане из трех небольших городков, отчаянно жаждавшие поддержать молитвой надежду на вечное спасение. Окружавшая хлипкое здание толпа, выстроившаяся чуть ли не в пять рядов, внимала каждому слову проповедника, обращавшегося к тем, кто не желал гореть в геенне огненной.

Картина показалась Бакстер в высшей степени зловещей: все эти люди, затерянные в американской глуши, сгрудились словно овцы, полностью подчиненные воле беспринципного пастуха, который без стыда использовал человеческие несчастья для продвижения собственных бредовых идей, да при этом еще имел наглость называть жертв, честных и преданных делу полицейских, «порочными и слабыми».

Господи, как же она ненавидела религию.

Не в состоянии оторваться от экрана, Эмили смотрела, как пастор делился заключительными соображениями с жадно внимающей ему публикой, а заодно с бесчисленными верующими, желавшими обрести вечное спасение, уютно сидя дома на диване.

— Знаете, я смотрю на вас, честных и порядочных людей, и на собственное отражение в зеркале, и знаете, что я вижу?

Прихожане ждали, затаив дыхание.

— Грешников… Я вижу грешников. Ни один из нас на этой земле не совершенен. Но как творения Господа, мы тратим свою жизнь на то, чтобы стать лучше.

Аудитория разразилась овацией, по рядам собравшихся пополз шепот одобрения, кое-где в воздух взлетели крики «Аминь!»

— Но потом, — продолжал пастор, — я смотрю дальше. Я смотрю на этот мир, в котором мы живем, и знаете, что я чувствую? Страх. Я вижу столько жестокости, столько ненависти, столько злобы. И даже церковь! Можем ли мы обращаться к ней за помощью, в то время как всего неделю назад, еще один священнослужитель — по сути своей слуга Божий — был уличен в домогательствах к семилетнему мальчику! Это скверное место! Я люблю Бога, но здесь его нет!

Будучи профессионалом, виртуозно игравшим свою роль, пастор отвел взгляд от завороженной аудитории и посмотрел прямо в камеру.

— Я обращаюсь ко всем, кто не верует в Господа… Я хочу у вас спросить:

А что, если есть Бог?

Что, если есть рай?

Что, если есть ад?

И что, если… так, в виде предположения… мы все уже в этом аду?

Бакстер нажала кнопку отбоя и тяжело вздохнула. Сквозь затемненное стекло она увидела, как Леннокс встала из-за стола, подошла к Кертис и обняла ее, желая ободрить и успокоить, хотя той явно было неловко. Она явно не собиралась отдавать подчиненную на съедение волкам. Эмили попыталась представить себя и Ваниту в такой же ситуации, но лишь тряхнула головой, отгоняя эту абсурдную мысль.

Перед этим у них с лондонской начальницей состоялся разговор продолжительностью в тридцать пять минут. Накануне, после событий на Центральной вокзале, у них не было времени связаться. Дежурно поинтересовавшись эмоциональным состоянием Бакстер, Ванита попросила в подробностях рассказать о случившемся, чтобы проверить рапорт, присланный американцами. Они немного поговорили о вероятности совершения столь же чудовищных убийств в Лондоне, оценив ее как довольно высокую, и о пугающем отсутствии прогресса в расследовании. Они согласились, что Бакстер должна оставаться в Нью-Йорке в качестве представителя столичной полиции, пока Ванита будет держать оборону дома.

Пока Леннокс и Кертис разговаривали, Эмили набрала Томасу коротенькую эсэмэску. Она напрочь забыла сообщить ему, что не приедет, и теперь осознала, что вряд ли сильно улучшила их отношения.

Привет, как Эхо? Созвонимся как-нибудь?:)

Из кабинета вышла Леннокс, следом за ней Кертис.

— Прошу всех, кто работает над убийствами, пройти в совещательную комнату.

Примерно треть присутствующих набилась в тесное помещение; некоторым даже пришлось стоять снаружи и прислушиваться. Происходящее чем-то напоминало картину у церкви пастора Джерри Пилснера. Бакстер протолкнулась вперед и присоединилась к Рушу, Кертис и Леннокс. Незадолго до этого Руш написал на огромной белой доске сведения о пятерых убийцах.

— Все здесь? — спросила Леннокс, глядя на стоявших снаружи сотрудников. — Хорошо. Для тех, кто не успел еще познакомиться: это старший инспектор Бакстер из полиции Лондона, это специальный агент Руч из ЦРУ.

— Руш, — поправил ее тот.

— Как-как? Рош?

— Может, вашу фамилию надо произносить Рауч? — спросил мускулистый полицейский в переднем ряду.

— Нет, — ответил Руш.

Его поразило, что а) этот парень считает его настолько тупым, чтобы не знать собственное имя, и б) еще несколько человек попробовали разные версии произношения его многострадальной фамилии:

— Рууз?

— Роуз?

— Руши?

— Руш, — вновь вежливо поправил их агент Руш.

— У моего соседа такая же фамилия, как у вас, но он называет себя Раучем, — гнул свое парень в первом ряду.

— Может,