В среду приехал в Орианду великий князь Константин Николаевич, проживший всю зиму в Париже.

14 мая. Пятница. Ездил в Ялту и оттуда в Орианду к великому князю Константину Николаевичу. Он показался мне более спокойным, чем был в прошлом году, как будто примирился со своим положением; доволен своим пребыванием в Париже; намерен и впредь проводить там зимы, пока обстоятельства не изменятся, а в Крым приезжать на летнее время. Он говорит, что в Петербурге жить без определенного дела ему невозможно, в чем, конечно, я вполне с ним согласен. Великий князь уже гласно заявляет о своей незаконной семье, которая была всё время при нем за границей;

даже при выходе на берег в Ялте он был со своею «дамой», к общему скандалу всей ялтинской публики.

Я провел у него часа два, и время это пролетело незаметно, так много было о чем нам обменяться мыслями. Впрочем, мне пришлось больше слушать, чем говорить.

На возвратном пути заехал я к графине Тизенгаузен и племяннице ее Нине Карловне Пиллар, приехавшим на днях из Петербурга в Крым.

18 мая. Вторник. Сегодня посетил меня великий князь Константин Николаевич с господином Голенко, управляющим его имениями.

21 мая. Пятница. Ездил в Орианду поздравить именинника, великого князя Константина Николаевича, который пригласил меня отобедать запросто в сюртуке. Я нашел там довольно большое общество: из Петербурга приехали к этому дню адмирал Попов и Кази; из Севастополя генералы Аллер – корпусной командир, и барон Корф – начальник дивизии, адмирал Никонов и полковник Авинов; из Ялты приглашены были адмирал граф Путятин, барон Врангель (городской голова), Зафиропуло (исправник). Обедали под большим навесом.

Хозяин был очень любезен, разговор шел без малейшего стеснения, а по окончании обеда великий князь предложил мне зайти к нему в занимаемый им скромный домик. Он прочел мне полученные с адмиралом Поповым весьма любопытные письма Головнина и Сольского, которые откровенно сообщают великому князю современные сведения из петербургской официальной сферы. Его высочество пополнил эти известия некоторыми своими рассказами.

Вот, между прочим, эпизод, слышанный им от княгини Юрьевской, из последних часов жизни покойного государя. По ее словам, государь перед самым выездом своим 1 марта к разводу, подписал будто бы указ (?) о тех мерах, которые были предположены тогда особою комиссией под председательством наследника цесаревича (нынешнего государя) по мысли генерала Лорис-Меликова. Совсем уже одетый, в мундире лейб-гвардии Саперного батальона, государь вошел к ней, княгине Юрьевской, держа в руках бумагу, и сказал ей: «Вот важный шаг для будущности России; этот акт будет завтра опубликован».

Затем он приказал камердинеру передать эту бумагу графу Лорис-Меликову, ожидавшему ее внизу в сенях дворца. Означенный акт (формального значения которого она не могла точно определить) был в тот же день отослан графом Лорис-Меликовым в редакцию «Правительственного Вестника» для напечатания.

Однако же после разразившейся вслед за тем катастрофы Лорис-Меликов счел нелишним вечером отправиться в Аничков дворец и спросить приказания нового императора, не следует ли остановить опубликование указа. Молодой государь приказал печатать, сказав, что эта последняя воля покойного императора должна быть приведена в исполнение. Но в два часа ночи, к удивлению Лорис-Меликова, получил он из Аничкова дворца повеление приостановить печатание, а затем решено было подвергнуть предположенные и уже утвержденные покойным государем важные меры новому обсуждению.

Таков рассказ княгини Юрьевской; великий князь сомневается в том, что покойным государем был уже подписан указ, и полагает, что в «Правительственном Вестнике» на первый раз имелось в виду напечатать только нечто вроде официальной статьи или объявления о предположенных мерах. Однако же княгиня Юрьевская положительно утверждает, что видела своими глазами на показанной ей покойным государем бумаге его подпись чернилами. Очень может быть, что княгиня Юрьевская действительно видела подпись государя, но не под указом или манифестом, а под резолюцией сверху доклада. Впрочем, сомнение это мог бы разъяснить граф Лорис-Меликов.

Великий князь дал мне для прочтения полученную им только что вышедшую книжку: «Alexandre II. Details inédits sur sa vie intime et sa mort, par V. Laferté»[132]. Говорят, что она написана по рассказам самой княгини Юрьевской.

Головнин прислал и мне с адмиралом Поповым целую коллекцию вырезок из разных газет, где достается и ему, Головнину, и мне, да и многим другим.

На возвратном пути из Орианды заехал я к графине Тизенгаузен и графине Сумароковой-Эльстон. Здесь еще наслышался разных новостей. Я так привык к уединенной, отшельнической жизни, что, видев сегодня множество лиц и наслышавшись стольких новостей, чувствую себя как в чаду. По возвращении домой узнал, что к нам в Симеиз заезжали возвращавшиеся в Севастополь ориандские гости – Аллер, барон Корф, Никонов и Авинов.

22 мая. Суббота. Сегодня годовщина моего увольнения от должности военного министра. Вот ровно год, что я наслаждаюсь спокойствием и независимостью частного человека, прелестью уединенной сельской жизни; принадлежу наконец самому себе и своей семье. Многие предвещали мне, что я соскучусь в бездействии, привыкнув с молодых лет к напряженной служебной деятельности; но так могут судить люди, мало знающие меня. Постоянную напряженную деятельность поддерживали во мне исключительно чувство долга и желание быть полезным. Лишь только я увидел, что мои взгляды и убеждения уже не согласуются с новой обстановкой и потому дальнейшая моя деятельность служебная не может приносить пользы, я поспешил удалиться со сцены и с тех пор благословляю свою судьбу.

При настоящем ходе дел, при нынешних деятелях в высшем правительстве мое положение в Петербурге, даже и в качестве простого безответственного свидетеля, было бы невыносимо и унизительно. Признаюсь, мне приходилось не раз ставить самому себе вопрос: не поступаю ли я эгоистично? Не упрекнут ли меня в малодушии и отсутствии патриотизма? Но чем более обсуждаю эти вопросы, тем более убеждаюсь, что всякое мое участие в служебных делах при настоящих условиях было бы бесплодно, и совесть моя вполне успокаивается. Передо мною живые примеры: Александр Аггеевич Абаза, занявший свое кресло в Государственном совете, принужден сказываться больным для того только, чтобы не присутствовать в заседании при решении дел, направляемых противно его личным убеждениям; граф Лорис-Меликов, теперь возвратившийся в Петербург, уезжает обратно за границу. Приезд его подал повод к разным толкам, надеждам, предположениям и уже вызвал злые выходки со стороны властвующей партии; тут же приплели и меня, распустив слух также о моем возвращении в Петербург. Упаси бог попасть снова в этот омут.

22 мая есть также годовщина смерти императрицы Марии Александровны. Всего прошло два года с того времени, как ее не стало, а сколько с тех пор событий и перемен! Кажется, как будто мы пережили десяток лет.