– По сравнению с этими людьми ученые из Имения – дети, играющие в конструктор. – Грантчестер презрительно фыркнул. – Правщики занимаются этим уже много веков. Они разобрали геном человека еще при королеве Виктории. Они исследовали территорию человеческого тела и возвели в нем небоскребы! – Он посмотрел куда-то за ее спину. – О, наверное, ты захочешь пообщаться с другими моими гостями, прежде чем мы тебя ликвидируем? – Краем глаза Мифани увидела, что вдоль стола Грантчестера прошагали две фигуры и встали по бокам от слона.

На Мифани смотрели Элиза и Алекс Гештальт, и их взгляды излучали крайнее отвращение.

– Конечно, Элизе могут не понравиться некоторые твои замечания о ее послеродовой депрессии, но, возможно, ты захочешь поздравить родителей моего ребенка, – произнес Грантчестер с довольным видом. – Я же вас сейчас покину, однако Гештальт изъявил желание понаблюдать за тем, как Норман делает свою работу. Приятного вам вечера, – заключил он, вставая.

Мифани услышала, как он прошагал по комнате, открыл портрет и поднялся по скрытой за ним лестнице.

– Итак, сучка Томас, – проговорили брат и сестра Гештальт в унисон. – Не могу выразить словами, как приятно видеть тебя скованной. О, это зрелище станет для меня настоящим удовольствием после этой недели, когда мне приходилось прятаться у Грантчестера.

– Ты хоть знаешь, каково это было? – с вызовом спросила сестра-Гештальт. – Бояться заглянуть в другие свои тела из опасения, что их уже калечат мучители из Крепости? Или что я открою глаза, а их в этот момент выколят? – Она наклонилась над столом и неловко ударила Мифани сбоку по голове.

– О, зато как сейчас будет приятно, – проговорил брат.

Мифани ничего не отвечала – не стала даже врать о том, что случилось с другими телами. На самом-то деле с Тедди и Робертом не случилось ничего. Их держали скованными, с завязанными глазами, в звукоизолированных помещениях. Алрич с учеными и мучителями пытались выработать способ, который позволил бы воспользоваться преимуществом коллективного разума Гештальта и пытать все четыре тела одновременно. Мифани тогда лишь улыбнулась их восторженным идеям, но решила в этом не участвовать. Сейчас, однако, об этом пожалела.

Норман, не отводя руки от Мифани, развернул ее кресло к себе, а затем поставил ее на ноги. Он впился в нее взглядом, и она отвернулась. Там, где он прикасался, у нее онемела кожа. Он притянул ее ближе. Когда он схватил ее за плечи, так, что она не могла сопротивляться, по ним тоже разлился холод. А если бы она пнула его ногой, это был бы всего лишь удар по голени – как ударил бы ребенок, впавший в истерику. Когда он открыл рот и наклонился над ней, Мифани едва сдержала крик. Ощутив его дыхание у себя на лице, она поморщилась. Это был химический запах, похожий на тот, которым пах тот Правщик в клубе.

Бледно-фиолетовый язык Нормана вдруг ощетинился длинными белыми ворсинками. Усики, похожие на волоски, прижались к ее губам, как в полузабытом кошмаре. Его губы потерлись о ее, и он просунул свой язык ей в рот. Она стала давиться, и язык принялся скрести по ее горлу.

У Мифани округлились глаза. В память добавились образы, которым, она знала, было суждено вскоре развеяться. С одной стороны была девочка – она равнодушно наблюдала за ними. За ней – брат и сестра Гештальт, они стояли и дышали в унисон. Чешуйчатые щеки ее палача слегка соприкасались с ее лицом, а сам он жадно изучал ее сознание.

«Вот он, – подумала Мифани. – Мой конец».

Она сосредоточилась до предела, каждая деталь приобрела значение. Тепло ее обуви, трение кобуры на лодыжке, гладкость комбинезона, приятное ощущение куртки. Она погладила пальцами мягкую одежду.

«Все это скоро исчезнет», – подумала она и вдруг что-то нащупала.

Она залезла правой рукой в карман куртки, схватила что-то и вынула.

«Давай! – отчаянно приказала она себе. – Борись! Попробовать стоит!»

Она почувствовала, как парень отклонился назад, готовясь ударить ее со всей мощью своей злодейской силы. Она судорожно пошевелила рукой, чтобы получше ухватиться за предмет, который в ней сжимала. Норман заметил ее движение и замешкался. Мифани сжала кулак, пристально глядя ему в глаза, и вонзила ему в бедро шприц-ручку с эпинефрином – одну из тех, что Томас положила во все свои куртки на случай, если ее укусит пчела.

Послышался щелчок.

Игла прошла сквозь мембрану на кончике шприца и проткнула ткань брюк Нормана. И, вонзившись в кожу, ввела ему в организм 0,3 миллиграмма эпинефрина.

Вещество ворвалось в кровеносную систему Нормана, и это отразилось на его органах чувств. Мифани увидела, как у него расширились зрачки. Услышала, как участился ритм сердца. Искусственные добавки в его теле истошно закричали. Его мысленная хватка на Мифани ослабла, а затем он и вовсе ее выпустил. Она коснулась его сознания и преодолела защиту. Оба стояли неподвижно, соединенные ужасным поцелуем, и Мифани почувствовала, что он умирает. Все те изящные системы, что вшили в него Правщики, теперь распадались, хрупкий баланс был полностью нарушен.

«Пока рано», – подумала она и приказала его сердцу биться, а ногам стоять.

Его язык, со всеми своими ворсинками, втянулся в рот, но их губы при этом оставались сомкнутыми.

«Не надо пока себя выдавать. Всему свое время».

Девочка подняла пистолет и, против своей воли, выстрелила в брата и сестру Гештальт. Алекса ранило в плечо, и он с криком упал; Элизе досталось в голову и шею – она, зашатавшись, оперлась о стекло. Вокруг расползлись трещины, и в следующий миг она исчезла, вывалившись в темноту ночи. Ее брат, дергавшийся на полу, испустил страшный вопль.

Девочка тупо смотрела на пистолет у себя в руке, когда Алекс, оставшееся тело Гештальта, яростно крича и цепляясь ногтями, приподнялся над столом. Он достал пистолет и выпустил в девочку всю обойму. Та рухнула на пол. Гештальт слабо цеплялся за стол, но, кажется, впадал в шок и все же упал. Мифани убедилась, что он не встанет, и переключила внимание дальше.

«Ладно, теперь можешь умереть», – подумала она и позволила сердцу Нормана остановиться.

– Ох, – выдохнула Мифани, и тело Нормана отпало от нее.

Она потерла рот тыльной стороной ладони – на руке остались кровавые разводы. Она чувствовала, как опухала и темнела кожа вокруг глаз.

«Как знакомо», – устало подумала она и оперлась на стол Грантчестера, чтобы перевести дыхание.

– Ах ты сука, – послышался бессильный голос, и Мифани заглянула через стол.

– О, привет, Гештальт, – сказала она.

– Ты гребаная сука, ты понимаешь, что натворила? – спросил он. – Она была единственной, кто мог выносить ребенка, а теперь и я умираю.

– Что? – спросила она в недоумении, глубоко дыша.

– У меня больше не будет новых тел! Чтобы ребенок стал частью меня, нужно, чтобы обоими родителями были мои тела, а теперь… – Он разрыдался. – Теперь единственное тело, которое могло его выносить, погибло, и я тоже умру!