Другие слова обозначают местные предметы: sussiman – кунжут, zuccarum – сахар, samit – парча, baudequin – балдахин, taffeta – ткани дамаск, камлот и муслин; nacare, cassaria и zalamella – музыкальные инструменты, casigans, targe – щит. Чаще встречаются названия berquile – водные резервуары, caravan – сезонный транспортный корабль и arsenal (дар аль-сана) – док, или место для ремонта кораблей.

Появление нескольких отдельных арабских слов еще более удивительно, таких как персидский izeq, обозначающее воинскую часть, calige – канал, karaque – небольшое судно, tabout – гроб, muzar – гробница, mesquine – бедняк, имевшее также значение «арабская проститутка».

Географические названия встречались в восточной версии: деревня – «кефар», дом – «бейт», источник – «айн», гора – «джебель». «Кефар» превращался в casale, когда у деревни был франкский владелец. Например, casale Roberti, casale episcopi и т. д. Упомянуты также сухие русла oedi (вади), чаще их называют vallis.

Подобное количество заимствований из арабского на протяжении двухсот лет вряд ли может говорить о значительном влиянии местного языка на крестоносцев. В сравнении с испанским или итальянским в словарь крестоносцев вошло мало арабских слов. Хотя на базарах Иерусалима, Акры и Тира в ходу были, вероятно, и многие другие слова, но они не вошли в письменные источники.

Знание арабского языка, как представляется, не было всеобщим. Об этом говорит не только потребность в официальных переводчиках. Симптоматично, что в западных и восточных источниках особое внимание уделяется тем людям, кто говорил на арабском. Если в 1146 г. эмиссар крестоносцев, заподозренный в сговоре с мусульманами, был снова отправлен вести переговоры, так как он знал обычаи мусульман и их язык, трудно утверждать, что арабским языком владели многие. Кроме того, самые первые копии арабских монет, отчеканенные крестоносцами, доказывают их полное незнание вражеского языка.

По самым разным причинам некоторые из франков изучили арабский язык. Среди простого народа это было повседневной потребностью – знание хотя бы необходимых слов для заключения торговых сделок на базарах. Другое отношение к языку было в высших слоях общества. Вильгельм Тирский, единственный выдающийся деятель королевства в середине XII столетия, мог читать и, возможно, говорить по-арабски. Он также написал самую первую латинскую историю ислама, к сожалению утраченную. В третьей четверти XIII в. Вильгельм Триполийский, о чьем происхождении нам ничего не известно, знал арабский достаточно хорошо и написал для миссионерских целей трактат «О сарацинах и их лжепророке Мухаммаде, о их законах и вере». Той же целью при изучении языка руководствовался доминиканский монах Ив ле Бретон. Младший командир тамплиеров Лион Казалье из Сафета (1266, возможно, сириец по происхождению) был послан к Бейбарсу, потому что знал арабский язык. На этом языке говорили знатный крестоносец Николай из Акры, рыцарь Филипп Менбёф тоже из Акры, представители аристократических семейств, такие как Гунфрид, который был переводчиком у Ричарда Львиное Сердце, и Балдуин Ибелин. Некоторые познания можно было получить, посещая мусульманское общество. Существовала оппозиция этому своего рода братанию. Достаточно вспомнить отношение франков к императору Фридриху II (хотя обстоятельства были довольно исключительными), но не только. Между Реджинальдом Мансуером, сыном коннетабля Антиохии, и правителем Булуньяса завязались дружеские отношения. Целые дни рыцарь проводил со своими мусульманскими друзьями в городских садах, а затем пригласил их в свой замок. Однако идиллия продолжалась недолго, и какой-то ревностный франк просто выгнал мусульман.

Запрет расовой интеграции или, говоря точнее, политика апартеида имела далекоидущие последствия, и не только для общества и государства. Она породила барьеры в области непосредственных человеческих взаимоотношений. Это было, вероятно, одной из главных причин неудавшейся попытки королевства крестоносцев стать посредником между мусульманским Востоком и христианской Европой. Почти беспрерывная череда войн вполне могла стать помехой королевству в достижении этой цели, однако мы не можем полностью разделить мнение, что это было основным фактором. Крестоносцы, стремившиеся изучать язык и познавать мусульманскую культуру и религию, могли этим заниматься и занимались. Примером могут служить епископ Тирский Гийом (Вильгельм) и другие менее известные ученые, такие как пизанец Стефан из Антиохии, выпускник врачебной школы в Салерно, переводчик (в 1127 г.) медицинских трудов Али ибн аль-Аббаса (X в.), который также имел намерение переводить арабскую философию. Был также Филипп из Триполи, предположительно епископ этого города, который перевел (ок. 1250 г.) широко известную книгу, приписываемую Аристотелю, Secretum Secretorum («Секрет секретов»). Испанец Амори, архидиакон Антиохии, в середине XII в. перевел на испанский язык отрывок из Ветхого Завета, вошедший в «Путеводитель по Святой земле» и посвященный Раймунду, архиепископу Толедскому, основателю крупной школы переводчиков в этом городе. Познания Амори в древнееврейском языке Библии и, возможно даже, в арамейском просто замечательны. Он был первым, кто перевел на испанский часть Ветхого Завета, при этом используя еврейский оригинал, а не текст Вульгаты. Остается вопрос, почему он сделал так мало. Еще более удивительно, что превосходные знания мусульман в области географии не вошли в наследие крестоносцев. В таких городах, как Антиохия и Иерусалим, несомненно, черпали из сокровищницы восточного знания. Гийом (Вильгельм) Тирский получил от короля Амори арабские рукописи для написания своего труда «Деяния князей Востока», впоследствии утерянного. Среди них была хроника Евтихия Александрийского (Саид ибн-Батрик). «Философ» Феодор при дворе Фридриха II был арабом из Антиохии. У князей-крестоносцев были врачи сирийцы и евреи, уроженцы королевства и соседних стран. Книга по восточной астрологии была посвящена королю Амори. Вопрос был не в наличии необходимых источников, но в том, насколько готово было общество крестоносцев принять интеллектуальные богатства Востока. Ответ на это негативный.

Был ли основной причиной невосприимчивости крестоносцев к интеллектуальным и духовным достижениям Востока военный и торговый характер их общественных институтов? Мы не думаем, что это в целом удовлетворительный ответ. Если для этого нужны доказательства, то стоит вспомнить, что были долгие периоды мира и что даже во время войны караваны продолжали идти по торговым путям. Мусульманские ученые посещали Сирию и Палестину, а восточные христиане были частыми гостями в городах крестоносцев. Бесспорно, существовали большие возможности для обоюдных контактов даже в сложившихся уже обстоятельствах, хотя и не столь благоприятных, как в Сицилии и не всегда мирной Испании. Некоторые познания Востока пришли через их посредство в Европу. Были заимствованы некоторые художественные сюжеты, которые вошли в литературу Запада. Но только Chansons des Chetifs вполне могли быть созданы в Антиохии. Европейцы, посещавшие Восток, собирали местный материал и, благополучно вернувшись на Запад, начинали ткать пряжу своих повествований. Естественно, некоторые вели себя подобно современным туристам. Пилигрим, как и Титмар (1217), мог заявить: «Я был в Дамаске шесть дней и узнал многое об учении и жизни сарацин». Все, что ему стало известно, – это то, что порок гомосексуализма вполне мог угрожать будущему ислама, если бы не звучащий с минаретов призыв муэдзинов, побуждавший мусульман выполнять свои супружеские обязанности! Неудивительно, что он заключает: «Их жизнь груба, и их суды продажны».