Я помог ему подняться, а затем, словно моряка во время качки, повел его по Подразделению 42 в «бухту» допросов, где усадил в светло-голубое кресло.

– Здесь ты давал мне аспирин, когда я тут появился впервые, – вспомнил он. – Кажется, что это было так давно.

– Это будет неплохое путешествие, – заверил я его. – На той стороне не будет ни «Пуб Ёк», ни электрохлыстов, ни клейма. Будем надеяться, что вас отправят работать в колхоз. Жизнь там не сахар, но вы сможете завести новую семью и послужить своему народу в истинном духе коммунизма – через труд и самоотдачу.

– Я прожил свою жизнь, – сказал Командир Га. – Остальное неважно.

Я взял две таблетки успокоительного и предложил одну ему. Командир Га отказался, а я принял обе.

В застекленном шкафчике, где хранились разные вещи, я стал рыться в памперсах, пока не нашел подходящий.

– Вам нужен памперс? – спросил я его. – Мы держим их для особо важных клиентов. Это может избавить от позора. У меня есть большой размер.

– Спасибо, нет, – отрезал он.

Я снял брюки, нацепил свой подгузник и примотал его скотчем.

– Знаете, я вас уважаю, – сказал я. – Вы единственный человек, который никому так и не рассказал о том, что сделал. Но вы ведь смекнули, что к чему: если бы вы все нам рассказали, вас бы сразу убили.

– Ты хочешь подключить меня к этой машине?

Я кивнул.

Он посмотрел на провода автопилота и электрические счетчики.

– Тут нет никакой тайны, – произнес он. – Актриса просто сбежала.

– Никак не угомонитесь, да? Вы ведь сейчас потеряете все, кроме собственного сердцебиения, и по-прежнему пытаетесь направить нас по ложному пути.

– Я говорю правду, – ответил он. – Она села в самолет и улетела.

– Это совершенно невозможно, – возразил я. – Конечно, несколько крестьян, рискуя жизнью, могут переправиться через ледяную реку, держась за срубленные ветки с упавших деревьев. Но наша национальная актриса, под носом у самого Великого Руководителя? Слышать это оскорбительно.

Я протянул ему пару бумажных бахил. Он уселся в свое светло-голубое кресло, я сел в свое, и мы оба переобулись в бахилы.

– Я вовсе не хотел никого оскорбить – ответил он. – Но сам подумай, чья это фотография у меня на экране телефона? Моя жена и дети исчезли, а потом откуда-то издалека появились фотографии какой-то женщины и ее детей. И в чем тут тайна?

– Тут кроется какая-то загадка, допускаю. Я долго размышлял над этим. Но я точно знаю, что это вы убили людей, которых любили. Иначе и быть не может.

Я вытащил его телефон из своего кармана и стер фотографии.

«Если дознаватель, – подумал я, – начнет подвергать сомнению то единственное, что знает наверняка, тогда… Но я теперь уже не тот человек, каким был раньше. Я больше не пишу биографии людей. Меня интересует только моя собственная история».

Я бросил телефон в таз из нержавеющей стали вместе с несколькими монетами и своим бейджем, на котором значилась только моя должность «Дознаватель».

Га указал на кожаные ремни.

– Ты ведь не собираешься надевать на меня эти штуки? – спросил он.

– Простите, но я должен. Мне нужно, чтобы все поняли, что именно я сделал это с вами, и что это не случилось как-то иначе.

Я опустил спинку его кресла, затем ремнями привязал его руки и ноги, но в порядке одолжения, не стал затягивать пряжки слишком сильно.

– Простите, что не сумел закончить вашу биографию, – сказал я ему. – В противном случае я мог бы отправить биографию вместе с вами, чтобы вы смогли ее прочитать, когда попадете на ту сторону и снова станете самим собой.

– Не переживай, – успокоил он меня. – На той стороне будет она. Она узнает меня и расскажет мне, кто я такой.

– Могу предложить вам это, – сказал я, вытащив шариковую ручку. – Если хотите, напишите где-нибудь свое имя, в каком-нибудь месте на теле, там, где никто не заметит, – на умкеюне или между пальцами ног. Поверьте, я не пытаюсь вас обмануть, чтобы узнать, кто вы такой на самом деле.

– Ты тоже это сделаешь?

– Я не хочу знать, кем я был, – произнес я.

– Даже не знаю, какое имя написать, – размышлял он.

Я опустился на колени, чтобы подсоединить все электроды к его черепу.

– Знаете, а вашу историю рассказывают по радио, – вспомнил я.

– Зачем? – удивился он.

– Не знаю, но поскольку завтра вы не будете каяться на футбольном стадионе, полагаю, им придется придумать новый конец для этой истории.

– Конец для моей истории…, – повторил он. – Моя история заканчивалась уже раз десять, но все никак не закончится. Смерть все время приходит за мной, но забирает кого-то другого. Сироты, друзья, командиры, я пережил их всех.

Он явно путал себя со своей историей, что было вполне естественно после стольких пережитых им невзгод.

– Это не ваш конец, – поправил его я. – Это ваше начало. И вы пережили не всех своих друзей. Мы ведь с вами друзья, верно?

Он смотрел на потолок так, будто перед его глазами проплывали люди, которых он знал раньше.

– Я знаю, почему оказался в этом голубом кресле, – сказал он. – Ну, а ты знаешь?

Ряды красно-белых проводов, которые тянулись к его черепу, напоминали косички.

– Раньше это было место, – объяснил я ему, – где делалась серьезная работа. Здесь граждан отделяли от их историй. В этом и заключалась моя работа. Из этой парочки – человека и его истории – историю сохраняли, а от человека избавлялись. И я полагал, что так и надо было поступать. Таким способом удалось выявить множество ненормальных людей и контрреволюционеров. Сказать по правде, порой виновными признавали не тех, но другого способа узнать правду не было. И к несчастью, как только историю у человека отнимали, полностью вернуть ее уже было невозможно. Но теперь…

Га вытянул шею и посмотрел на меня.

– Что теперь? – спросил он.

– А теперь человек заблудился в собственной жизни. И оба погибли. И он и его история.

Я настроил запуск автопилота. Га был силен духом и поэтому я поставил его на восемь.

– Расскажите мне, как это бывает, когда люди близки…, – попросил я.

– Это оказалось довольно просто, – ответил Га. – Рассказываешь все другому человеку, плохое ли, хорошее, то, что помогает тебе казаться сильным и за что бывает стыдно. Если ты убил мужа своей жены, ты должен ей об этом рассказать. Если мужчина напал на тебя, намереваясь изнасиловать, ты должен и это рассказать. Я рассказал тебе все, как сумел. Я, может, и сам не знаю, кто я такой. Но актриса свободна. Не уверен, что я до конца понял, что такое свобода, но я прочувствовал ее, и теперь она тоже ее почувствовала.