— Ему нужно вползти в городскую тюрьму на коленях, а из тюрьмы выйти одетым во власяницу и дурацкий колпак, со свечой в руке. В таком виде нужно пройти по улицам до баптистерия Святого Джованни — святого, в честь которого Данте назвал своего умершего первенца, которого, кстати, старейшины ему не позволили похоронить на родине. В баптистерии Данте следует объявить себя виновным и раскаявшимся и молить старейшин о прощении.

— Полагаю, Данте отказался от подобной милости, — произнес Пассерино.

— Ко всеобщему изумлению, да.

Все засмеялись. Поко, раздосадованный тем, что Скалигер испортил ему весь рассказ, собирался уже уйти в тень своего синьора, как вдруг Баилардино спросил:

— А что твой брат, Джакопо? Как у него дела?

— Это ты интересуешься или моя сестра? — не преминул съязвить Кангранде.

— У меня, как ни странно, случаются и собственные мысли, — парировал Баилардино. — Итак, Джакопо, что поделывает твой брат?

— Он поступил в Болонский университет, — сказал Поко. — Надо думать, дела у него неплохи.

— Я позаботился, чтобы у него был доход, — добавил Кангранде самым что ни на есть ровным голосом. — Точнее, приход. Небольшой, в Равенне.

— Ты мог бы просто вернуть его, — заметил Кастельбарко.

— А еще проще было бы выслать тебя. А то ты много болтаешь.

Повисло неловкое молчание. Прервал его Нико.

— Я рад, что мы продвигаемся. Если мы возьмем Кремону, все разговоры вокруг Монтекатини сами собой прекратятся.

— Побойся Бога, Нико, — произнес Пассерино. — Угуччоне делла Фаджоула — наш друг и союзник, а ты ему одной победы жалеешь. Тем более, что ему нужно на одну победу больше, чем нам.

— Десять тысяч убитых и семь тысяч пленных, — присвистнул Баилардино. — Не так уж плохо.

— Без людей Кастракани он бы не справился, — сказал Кастельбарко. И добавил специально для Кангранде: — Вам никогда не приходило в голову, мой господин, что эти продажные кондотьеры еще себя покажут? Как только лето начинается, они выбирают, какая война им больше по нраву. Многие специально, год повоевав за одного правителя, на следующий год нанимаются к его противнику, чтобы война подольше не кончалась. Мы тратим на них огромные суммы, но ведь преданность за золото не купишь.

— Верно, — кивнул Кангранде. — Нико, скажи, за что можно купить преданность?

— За землю, — немедля ответил Нико. — За землю, и еще раз за землю. Одни сражаются в битве, а то и в целой войне, во имя князя или Господа. Но если вы хотите, чтобы человек сражался за вас до конца дней своих, дайте ему землю. Взять хоть Капуллетто. Вы наполнили его кошель золотом через край, вы пожаловали ему титулы, однако ничто не могло привязать его к вам крепче, чем поместье в окрестностях Бардолино. Теперь он предан вам более, чем если бы был вашим сыном.

На лице Кангранде отразилось сомнение.

— Хм. Поживем — увидим. Во всяком случае, Капуллетто ответил щедростью на щедрость. Пир, который он устроил в честь святого Бонавентуры, был просто великолепен. Я давно так не плясал.

— О да, праздник удался, — подтвердил Кастельбарко, передавая поднос. — Людовико заверил меня, что намерен каждый год устраивать нечто подобное.

— Позор, что Гаргано там не было, — произнес Баилардино.

— Его приглашали, — возразил Кангранде. — Я лично проверил. Однако он решил не ходить. Сказал, что не хочет портить людям удовольствие. Позор, самый настоящий позор.

Залпом осушив кубок, Нико принялся вертеть в руках нож.

— А знаете, синьоры, кто мне больше всех понравился? Бонавентура и его жена. Мне говорили, что она сумасшедшая; никогда не слышал такой великолепной словесной перепалки, как у этой молодой четы!

— Да уж, они все бельишко успели на людях прополоскать, — подхватил Баилардино и потянулся, чтобы вновь наполнить кубок Нико. — Выходит, праздник-то немного и в честь молодого Петруччо — он ведь Бонавентура. А его сумасшедшая жена, кажется, падуанка?

— Да, — подтвердил Кангранде. — Похоже, по нашей милости в Падуе скоро ни одной невесты не останется.

— Я слышал, она ждет ребенка, — встрял Поко, заслужив взгляд Нико, не обещавший ничего хорошего. Пажам не положено было говорить, когда их не спрашивают, и все остальные пажи соблюдали это правило. Однако новость Поко показалась настолько интересной, что благородные синьоры легко простили ему нарушение этикета.

Баилардино хлопнул в ладоши.

— Прекрасно! Что за год выдался — сплошные дети! Кто тебе сказал, Джакопо?

— Да, кто? — спросил, давясь от смеха, Кангранде. — Похоже, твои шпионы получше моих.

— Я тут вожу знакомство с одной девушкой из дома Бонавентуры… — начал Поко, скромно потупившись.

Ему отвечали смехом и ухмылками. Баилардино явно веселился.

— Так держать, Джакопо! Может, еще чья-нибудь жена в положении, а мы и не знаем?.. Какого черта!

Занавеску шатра довольно бесцеремонно откинули, и внутрь буквально ворвался один из солдат Кангранде.

— Мой господин, беда!

Пятеро военачальников мигом вскочили из-за стола. Опрокидывая скамьи, они бросились за солдатом вон из шатра. Поко и остальные пажи не отставали.

— Смотрите, мой господин! — И старый вояка махнул рукой в сторону Кальватоне.

Все устремили взоры к стенам города. Стены светились красным изнутри.

— Неужели измена? — вскричал Пассерино.

— Боюсь, что да, — мрачно произнес Кангранде. — Только, пожалуй, не такая измена, о какой ты подумал.

— Что же тогда? — удивился Кастельбарко. — Кремона атакует?

— Нет. Кто-то решил устроить погром, чтобы меня скомпрометировать. Седлать коней! К оружию! Посмотрим, может, еще удастся все исправить.

Нико подтолкнул Поко, который в ужасе смотрел на усиливающийся пожар.

— Шевелись, парень! Забудь о доспехах. Тащи сюда стеганый камзол, меч и шлем. Быстрее! — И Нико дал ему хорошего пинка.

Поко бросился бежать.

Пятнадцать минут спустя Кангранде уже предводительствовал конным отрядом. Вокруг царил хаос. Мужчины горели заживо, женщины кричали под солдатами в тяжелых доспехах, спешившими удовлетворить свою страсть и не щадившими даже юных девушек. Впрочем, кричали не все женщины — некоторым насильники предусмотрительно перерезали глотки, прежде чем перейти непосредственно к делу. На улицу выбежал ребенок, и его тут же задавил взбесившийся конь. Кровь скапливалась между булыжниками мостовой, лилась на каменные стены, булькала в запрокинутых ртах обгоревших трупов.

Поко дрожал с головы до пят, округлившимися глазами наблюдая резню. Потянуло запахом горелого человечьего мяса, и юношу вырвало на месте — он едва успел свеситься с седла. Рвать было уже нечем, а спазмы в желудке все не отпускали. Поко огляделся, не зная, что делать; глаза слезились от дыма. Он увидел, как Нико заколол насильника, а Кангранде мечом прекратил муки горящего мужчины. Обнажив свой меч, Поко поскакал за ними по улицам, помогая при каждом случае.