Люди ревели голосами, которые невозможно было услышать, некоторые торжествующе, но большинство – предостерегающе, ибо любому глупцу было ясно, что она лишь роет яму в песке, скрытом водой.

И, словно бы услышав их, девушка внезапно повернулась к ним лицом, прогрохотав через всю забитую кишащими толпами равнину своим чародейским голосом:

– Ваша императрица нуждается в вас!

И вновь именно лорд Раухурль сумел ухватить благосклонность Шлюхи. Ни с кем не советуясь, он повёл своих людей по осыпающемуся, неустойчивому гребню разрушенной внутренней стены Гвергиру до участка, откуда они могли сигануть прямо в шранчьи толпы. Один за другим холька приземлялись среди врагов – двести тринадцать могучих, широкоплечих воинов. Их кожа от охватившего их боевого безумия стала такой же алой, как и волосы, их клинки кружились размытым вихрем, дышащим свирепой, неистовой яростью. С мрачной, неторопливой решимостью верховный тан холька повёл своих людей вглубь беснующихся пустошей. Девять троек адептов Мисунсай сопровождали их, бичуя бурлящее буйство ослепительно белыми высверками Нибелинских Молний.

Продвигаясь таким строем, они прорубали и прожигали себе путь сквозь кишащие толпами шранков просторы – плотный круг из кромсающих вражью плоть варваров, дрейфующий в окружении колдовских теней и осиянный снопами сверкающих вспышек. Могучие холька раз за разом вздымали, а затем обрушивали на врага свои топоры, с лезвий которых слетали брызги крови, отливающей в разрядах молний ярко-фиолетовыми отблесками. Тем, кому, стоя на руинах Гвергиру или на прилегающих к ним стенах, представилась возможность как следует рассмотреть происходящее, всё это казалось кошмаром в той же мере, в какой и чудом – клочком божественной благодати, сделавшей характер и масштаб творящихся на их глазах событий чем-то абсолютным. Некоторым казалось, что судьба всего Мира зависит от исхода этого безумного предприятия, ибо невзирая на всю сверхъестественную мощь и свирепость холька, в их успехе не было и не могло быть ни малейшей уверенности. Людям чудилось, будто они не сделали ни единого вдоха, во время которого они бы не видели, как кто-то из краснокожих воинов падает, забитый дубинами или изрубленный шранчьими тесаками. Окровавленные лица. Глотки, заходящиеся напоённым омерзительным безумием воем. Казалось, боевой круг в любой миг может разорваться под натиском этой вспахивающей землю ярости.

Но холька всё же добрались до светоча экзальт-магоса и, помедлив не более дюжины преисполненных колоссального напряжения сердцебиений, начали всё так же неустанно пробивать себе путь обратно к скорлупе Гвергиру, теперь продвигаясь гораздо быстрее из-за помощи Сервы и поразительной мощи её Метагнозиса.

Слёзы навернулись на глаза людей, узревших, что Благословенная императрица спасена.

Сосеринг Раухурль лично нёс её в своих огромных руках, уже проходя по руинам Нечестивой Юбиль и увлекая Эсменет к безопасности Тракта.

Лишь сто одиннадцать уцелевших холька проследовали за ним.

* * *

Инку-Холойнас.

Чем дальше Анасуримбор углублялся во чрево Ковчега, тем больше Маловеби пронизывало ощущение какого-то погружения – словно они, опустившись на дно непроглядно чёрного моря, проникли внутрь разбитого корпуса какого-то раззолоченного корабля – таков был его ужас.

Всё вокруг, некогда сопротивляясь движению вниз, было опрокинуто и перекручено. При этом он, учитывая царящий повсюду мрак и собственное жалкое положение, был не в состоянии даже различить пределы помещения, в котором находился, не говоря уж о том, чтобы постичь его предназначение. Он знал лишь, что они оказались в огромном золотом зале, освещаемом чем-то вроде чудовищной перевёрнутой жаровни размером с Водолечебницы Фембари, закреплённой на громадных, натянутых цепях таким образом, что она формировала нечто вроде потолка, простёршегося над полированным обсидианово-чёрным полом. Извивающиеся языки бледного пламени сплетались и плясали на её поверхности – блёкло-синие, зловеще-жёлтые и искрящиеся белые – только тянулись они при этом сверху вниз.

Удивление поначалу заставило его изо всех сил вглядываться на пределе возможностей своего зрения, стремясь разобраться, что это всё же за пламя, ибо, несмотря на неестественный характер его горения, Маловеби не ощущал в нём никакого колдовства.

Отврати очи прочь… – велело ему присутствие.

Он не знал – был ли этот голос его собственным или же он принадлежал Аспект-Императору, но, вне всяких сомнений, он изогнул стрелу его внимания таким образом, будто принадлежал именно ему самому…

Вдали от сверхъестественного пламени, посреди зеркально-чёрного пола воздвигалось жуткое видение – нечто вроде трона, угадывающегося во множестве торчащих, словно шипы, массивных цилиндров, змеящихся наростов и извилистых решёток. Престол Крючьев, понял он, нечестивый трон короля Силя. Седалище кривилось и выпирало мириадами углов, выпячивая в пещерный мрак зала какие-то абсурдные измерения и плоскости. Пол, внезапно осознал Маловеби, кончался сразу за этим громоздким сиденьем, обрываясь в пропасть, казавшуюся слишком необъятной, чтобы быть сокрытой от взора Небес. Бездну населяли отблески, отбрасывающие на противоположную сторону зала тени, указывающие на какую-то ошеломляющую конструкцию. Старый Забвири как-то показывал ему внутреннее устройство водяных часов, и сейчас, всматриваясь в этот непостижимый механизм, Маловеби испытывал точно такое же чувство. Он видел то, что являлось стыками и каналами, по которым циркулировали некие вполне мирские силы, не имея при этом ни малейшего представления о характере и природе этих сил…

Не считая того, что вместилища их были невообразимо огромными.

И пленённый зеумский эмиссар внезапно подумал о ишроях древней Вири, размышляя о том, пронзали ли упыриное нутро Нин’джанджина чувства, подобные его собственным, в тот миг, когда тот впервые узрел чудеса Ковчега Ужасов? Испытывал ли он тот же страх? То же цепенящее неверие? Ибо сё было Текне, та самая мирская механика, к которой Маловеби и весь его чародейский род относились с таким презрением, только вознесённая превосходящим интеллектом до высот, превращающих всё их колдовство не более чем в дикарское гавканье. Ужасный ковчег, понял он, это водяные часы невероятно изящной работы, колоссальное устройство, ведомое каким-то внутренним, своим собственным одушевляющим принципом, порождающим всеподавляющие эффекты, энергии, распространяющиеся через эти лабиринты, устроенные… просто… как…

Какими же дураками они были! Маловеби едва ли не вживую видел, как они выплясывают и крутятся во Дворце Плюмажей – сатахан перебирает орешки у себя на ладони, стоящий рядом Ликаро источает яд, называя это мудростью, а оставшаяся часть разодетого и разукрашенного окружения кузена упивается до беспамятства, обмениваясь сплетнями, выискивая поводы для зависти и мелких обид, – люди, всё больше и больше жиреющие и глупеющие, но пребывающие при этом в совершеннейшей убеждённости, что решают судьбы Мира. Какое идиотское высокомерие! Какое тщеславие! Праздные, льстивые души, опутанные похотью и леностью, растленные вином и гашишем, почитающие благом поливать грязью Анасуримбора Келлхуса – проклинать своего Спасителя!