Когда брат ушел, Рефик стал чертить линии на листке бумаги. Вписав в квадрат треугольник, спросил себя: «Что же я теряю время? Ведь прочитать Гольдерлина необходимо». И он снова взялся за странную эту книгу, которая не вызывала в нем ни волнения, ни интереса. Потом пробормотал себе под нос: «Почему же, собственно говоря, необходимо? Потому что, составляя свою программу, я включил эту книгу в список произведений, которые необходимо прочитать. Кроме того, она пригодится мне, когда я буду писать письмо герру Рудольфу». И он снова принялся читать, на этот раз от скуки покачивая ногами. В книге говорилось об афинянах и о золотом веке греческой культуры, потом о каком-то греческом восстании — похоже, против турок. Рефик очень хотел проникнуться интересом к поэту которого так любил герр Рудольф, даже нашел французский перевод, но ничего не получалось. При мысли о древних греках ему все время представлялись завернутые в нечто вроде простыней бородатые и высоколобые люди, вечно размышляющие о чем-то очень глубоком, — образ из исторических фильмов и книг. Он еще немного почитал, потом заметил, что одолел всего четыре страницы, и попытался вспомнить, о чем на этих страницах шла речь. «Под влиянием Диотимы моя душа, то есть душа Гипериона, обретает покой и… Кто-то пришел? Нет, это не колокольчик, а трамвайный звонок… Да, потом он говорит, что афинское искусство, философия, государственное устройство — это не корень, а плод… Нам это все тоже нужно. Государственное устройство у нас другое… Да… Почему у нас нет философии? Она тоже нужна! И еще здесь все время говорится о разуме. В Афинах понимали, что такое разум, и во всем полагались на него. А в Турции не понимают… В Афинах все было основано на разуме. Кроме того, нужно свести воедино красоту разума и души. Хорошие слова… В каком месте они были?» Найдя искомое место, Рефик сделал пометку на полях. Потом начал грызть карандаш и, ощутив во рту вкус дерева, подумал: «Сколько раз я уже принимался грызть этот карандаш! Который час? Чем сегодня собиралась заняться Перихан?»

Внезапно он встал, вышел из кабинета и, быстро поднявшись по лестнице, вошел в спальню. Перихан сидела перед зеркалом, Мелек ползала по полу и с интересом изучала изогнутую ножку кровати в стиле ар-нуво.

Рефик поймал взгляд жены в зеркале и отвел глаза.

— Что-то мне сегодня не читается.

— Ты и так много читаешь.

— Чего-то мне хочется, а чего — не пойму, — сказал Рефик и начал бродить по спальне. Потом остановился у окна. — Сегодня на улице холодно… Чего-то мне хочется, что-то меня беспокоит… Осман недавно сказал, что… Ты меня слушаешь?

Перихан на секунду перестала красить губы, сказала:

— Да! — и вернулась к своему занятию.

— Осман сказал, что если я еще раз уеду из дома, как в прошлом году никто не отнесется к этому снисходительно, даже ты. Что скажешь?

Перихан засмеялась:

— Ты что же, снова намерен сбежать?

— Ты ведь понимаешь, что я спрашиваю из чистого любопытства?

— Да. Я тебя очень люблю. Я рада, что дождалась тебя и мы теперь вместе. Если уедешь — что ж, снова буду ждать.

— Никуда я не уеду — горячо сказал Рефик. — Я тоже очень тебя люблю. — Он подошел к жене и обнял ее, но, увидев отражение в зеркале, смутился и вернулся к окну. — Зачем красишься?

— Папа попросил. Сказал, что хочет увидеть свою дочь с накрашенными губами.

— А, ну да, ты же сегодня идешь к родителям! Я и забыл, — сказал Рефик и после паузы спросил: — А завтра чем бы нам заняться? — Перихан не ответила: должно быть, все еще была занята губами. — Что будем делать завтра? А послезавтра? А послепослезавтра? Чем мы вообще будем заниматься до самого конца нашей жизни, чем?

— Ты ведь ходишь на работу…

— Хожу, но время, чтобы думать, все равно остается. Значит, хождение в контору нельзя назвать в полном смысле слова работой.

— Осман говорит, что ты много работаешь. К тому же ты ведь решил, что больше не будешь думать о таких вещах. Ты говорил, что будешь работать в конторе, чтобы не позволить этим странным раздумьям вновь овладеть тобой, что дома будешь читать, составишь себе программу, будешь жить нормальной жизнью.

— Ну вот, как видишь, я живу.

— Я не шучу! — сказала Перихан и, чтобы показать, насколько она серьезна, отвернулась от зеркала и посмотрела на настоящего Рефика. — Ты говорил, что опыт, полученный в Кемахе и в Анкаре, позволит тебе переосмыслить свою жизнь и всерьез задуматься о том, что нужно делать, чтобы жить правильно и достойно, обещал тщательнейшим образом обдумать все от самых больших жизненных целей до самых незначительных бытовых мелочей, составить себе программу и не поддаваться больше глупой тоске, лени и приступам раздражения!

Слушая Перихан, Рефик сначала почувствовал гордость за то, что жена так хорошо запомнила его слова, потом понял, что восхищается ей, а за себя ему стыдно, и вспотел от смущения. Чтобы показать, что он пусть немного, но все же думал на эти темы, спросил:

— Как бы ты отнеслась к идее переехать отсюда в какой-нибудь другой дом?

— Не понимаю, всерьез ты это говоришь или нет, — сказала Перихан и встала. Взяла с кровати сумочку и стала укладывать в нее зеркальце с выгравированной на обратной стороне газелью, платок, расческу…

— Да, это серьезный вопрос! — проговорил Рефик с некоторым раздражением. — Его нужно как следует обдумать, но и ты должна высказать свое мнение.

— Я хочу быть рядом с тобой, а в этом доме слишком много людей. К тому же после того, как я видела Нермин с тем мужчиной и узнала от тебя о поведении Османа, я все время вынуждена вести себя двулично. Рядом с ними я уже не могу быть собой. — Перихан говорила, одновременно разыскивая что-то в шкатулке. — Понимаешь, о чем я? Может быть, иногда лучше и промолчать, но то, что мы знаем и не говорим о таких важных для них вещах, — неправильно. Если мы так и не сможем сказать… Ой, смотри, что у нее во рту! — И Перихан, подхватив Мелек с пола, достала у нее изо рта пуговицу. — Я как раз эту пуговицу и искала, мама просила принести. А она ее чуть не проглотила! — Перихан присела на стул у тумбочки. — Аллах всемогущий!

Мелек сначала не поняла, что произошло, потом начала плакать. Рефик взял дочку на руки, покачал, и она успокоилась. Перихан сказала, что опаздывает, взяла Мелек у мужа, усадила на кровать и быстро надела на дочь пальтишко.

— Ты права. У меня такие же чувства. Может быть, мне сказать Осману?

— Если ты скажешь, то я должна буду сказать Нермин.

Перихан взяла Мелек на руки и открыла дверь.

— Может, они оба и так все знают, — усмехнулся Рефик. Увидел, как задрожали у жены губы, и, смутившись, решил, что пошутил пошло. Ему захотелось сказать Перихан что-нибудь другое, но что именно, он не придумал. Вместе спустились вниз. Проходя мимо зеркала в прихожей, Рефик наконец придумал, что сказать, но тут увидел Йылмаза и забыл, что придумал. Перихан открыла входную дверь.