— Что смотрите, садитесь!

— А? Да, конечно, — пробормотал Барбарос.

— Ты, Тургай, проходи сюда. Ну, рассказывайте, что делали на этой неделе?

Наступило молчание. Похоже, каждый ждал, что заговорит другой. Наконец Барбарос сказал:

— Ничего!

— Выходит, за всю неделю вы ничего не сделали? Зачем же вы тогда живете на свете, интересно мне знать?

Барбарос сделал виноватый вид, но на самом деле не смутился — курсанты уже успели понять, что таким образом Мухиттин выражает свою любовь. Вдруг он что-то вспомнил, отвел взгляд от книжного шкафа и сказал:

— Тургай не ответил на приветствие лейтенанта-албанца!

— В самом деле? — взволнованно спросил Мухиттин.

Тургай скромно кивнул.

— Как же это случилось, рассказывай! — воскликнул Мухиттин. — Молодец!

— Я-то сам не видел, от него слышал, — сказал Барбарос. — Албанец Тургая поприветствовал, а тот ему не ответил. Давай-ка, Тургай, сам рассказывай!

— Да, не ответил я ему! — На лице у Тургая было простодушное, наивное выражение — симпатичный дурачок, да и все тут. Но Мухиттин знал его уже достаточно хорошо и дураком больше не считал.

— Как это вышло? Кто такой этот человек?

— Албанец! Его у нас никто не любит. Из-за него с третьего курса выгнали одного. Я с ним столкнулся на лестнице, у двери. Он меня поприветствовал, а я не ответил.

— Расскажи-ка поподробнее, что такое это ваше «приветствие».

— Если не верите, не буду рассказывать… Он меня поприветствовал. А я прошел, как мимо стены. Он ничего не сделал, только нахмурился.

— И не попытался тебя как-нибудь наказать?

— Нет.

— Ладно, а как это обычно у вас происходит? Какова процедура этого приветствия? Кто кого должен приветствовать первым? Когда я сам служил, у нас однажды случилось нечто подобное, и виновный сильно пострадал. Это не опасно?

— Мне наплевать! Мне вообще не очень нравится военная служба. Вот найду какую-нибудь лазейку и уволюсь. Мы же не рабы, в конце концов!

Мухиттина вдруг охватила тревога:

— Как же можно так говорить? Ты должен остаться в армии! К тому же в любой профессии приходится сталкиваться с неприятными моментами.

— Да ничего не случится, не переживайте! — сказал Барбарос. — Он последнее время просто немножко нервный.

— Уйду из армии… Спрячусь и буду писать стихи! — Тургай, должно быть, сам не верил в то, что говорил и все-таки явно наслаждался своими словами.

— Если подойти к этому случаю взвешенно, то нехорошо ты поступил, Тургай! — сказал Мухиттин. — Для тебя это могло плохо закончиться…

— Вот и я то же самое говорю! — поддакнул Барбарос.

— Только не говорите, пожалуйста, что я поступил неправильно. Это же албанец! А здесь наша страна! Он выгоняет турок из турецкой армии, а вы говорите, что я не прав!

— Однако подобное поведение не поможет достигнуть наших целей! — сказал Мухиттин, чувствуя себя уже не старшим братом, а учителем. — Для того чтобы приблизиться к осуществлению нашей цели, мы должны руководствоваться не чувствами и эмоциями, а разумом!

— Но ведь вы сами говорили, что чувства очень важны, что нужно не понимать, а чувствовать?

— Чувства важны для того, чтобы верить! А чтобы идти к цели, нужен разум. Каждый шаг должен быть обдуман. Вот смотрите, что вышло: поместили на обложку эту карту, журнал и запретили. Мы видим тут следствие не только подлого заговора против нас, но и нашей собственной ошибки. На этой неделе выпуск единственного печатного органа турецкого националистического движения был прекращен.

Снова наступило молчание. Курсанты посерьезнели. «Простите уж Тургая, Мухиттин-бей!» — говорил взгляд Барбароса. Тургай, кажется, все-таки устыдился своего сумасбродного поступка. Наслаждаясь почтительной тишиной, Мухиттин думал: «Ну вот, в конце концов снова стали послушными. А то увидели мою комнату и книги, поняли, что я такой же простой смертный, как они, и стали наглеть!» Он уже придумал свою следующую фразу, но пока молчал. Каждый раз, когда он встречался с курсантами, ему в голову приходила одна и та же мысль, неизменно поднимавшая настроение: «Военная академия будет у меня в руках! Посаженные мною семена дадут всходы, и однажды вся армия…» Но тут он вдруг заволновался: «А если этот дурень и впрямь уйдет со службы? Нет, на это ему смелости не хватит, но что, если его уволят за этот мелкий проступок?» При мысли об этом Мухиттин разозлился: «На словах-то все готовы горы свернуть, но военные в распоряжении есть только у меня!» Ему еще раз захотелось сделать Тургаю выговор, но потом он решил, что заготовленная фраза произведет на курсанта большее впечатление.

— За разрешением на издание нового журнала буду обращаться я.

— Ух ты! В самом деле? — спросил Барбарос.

— Конечно. Или вы думали, что движение теперь развалится?

— Нет, такого мы никогда не думали! — возразил Тургай. Ему, видимо, хотелось реабилитировать себя в глазах Мухиттина. — Но не ожидали, что именно вы…

Неожиданно открылась дверь, и в комнату вошла Фериде-ханым. Увидев юношей, она не показала удивления, а только улыбнулась и сказала:

— Добро пожаловать, молодые люди!

— Спасибо! — сказал Тургай, поднимаясь на ноги. — Мы не хотели вас тревожить. — Поклонившись, поцеловал руку Фериде-ханым.

То же самое сделал и Барбарос. Мухиттин увидел, как обрадовано заблестели у матери глаза, и почувствовал жалость. В последние годы никто так почтительно не целовал ей руку. Однако поведение курсантов он счел неуместным.

— Какой будете кофе, сладкий или не очень? — спросила Фериде-ханым. Выглядела она так, будто не знала, куда девать поцелованную руку.

— Средний! — сказал Мухиттин. — Так ведь, ребята? Да, средний. Я зайду на кухню, заберу.

— Да я сама принесу! — воскликнула Фериде-ханым, но, увидев, что сын нахмурился, кажется, передумала.

— Какая милая у вас мама! — сказал Тургай, когда за ней закрылась дверь.

Мухиттин по-прежнему хмурился.

— Мы говорили о журнале… Так вот завтра я снова пойду к Махиру Алтайлы. Мне предложили обратиться за разрешением на выпуск нового издания. Они мне доверяют, но я им доверять не могу. Поэтому и не хочу пока вас с ними знакомить.

— А почему вы не можете им доверять? — спросил Барбарос.

— Потому что в журнале последнее слово всегда было за Махиром Алтайлы. Вы знаете, что я не смог даже уговорить его напечатать некоторые ваши стихи, которые мне очень нравятся. А между тем я не нахожу правильными некоторые его идеи, — сказал Мухиттин и с видом, ясно говорящим о том, что сейчас ему не хочется ничего объяснять и вступать в дискуссию, прибавил: — Не буду сейчас вдаваться в подробности, но…