И он начал читать. Через некоторое время с радостью отметил, что полностью отдался чтению и прочел шесть страниц. Однако читать дальше с той же тщательностью не получилось — мешали мысли о недавнем успехе. И не только они — целая стая мыслей словно ждала в засаде и теперь набросилась на него. «Вот читаю я, читаю, но даст ли мне это что-нибудь? Как вырваться из этого дома? Что сказал бы Сулейман Айчелик, если бы узнал, чем я занимаюсь? Что за человек этот Мустафа, муж подруги Перихан? Сулейман-бей сказал бы: „Вместо того чтобы помогать государству, вы тешитесь пустыми фантазиями, потому что вы чересчур мягкосердечный, безвольный человек!“ Колокольчик! На этот раз точно кто-то пришел». В ожидании рисуя узоры на уголке бумажного листка, Рефик думал: «Хорошо бы кто-нибудь пришел, и мы бы вдоволь поговорили… Но кто? Нет такого человека…» Он снова решил приняться за чтение, но вместо этого почему-то поднялся на ноги. «Что мне делать? Чем бы заняться?» — бормотал он себе под нос, меряя шагами кабинет. Потом услышал, как открывается дверь, обернулся и радостно воскликнул:

— Мухиттин! — Заключив друга в объятия, проговорил: — Как же хорошо, что ты пришел, как хорошо!

— Я ненадолго, — сказал Мухиттин. — Посижу минут десять и пойду.

— Ну рассказывай, как поживаешь?

— Хорошо. Проходил мимо и решил зайти. — Мухиттин уселся в кресло у окна и стал оглядывать кабинет своим всегдашним внимательным, изучающим взглядом. — О, портрет твоего отца здесь смотрится очень хорошо! Интересно, когда твои дети повесят твой портрет на стену?

— Повесят ли, не знаю…

— Не сомневайся, повесят! Ты ведь тоже насквозь семейный человек.

Рефик вспомнил старые споры и улыбнулся. Ему снова захотелось поспорить с Мухиттином, как в былые времена, но он знал, что так, как раньше, — не получится. После возвращения из Анкары они виделись три раза. В первый раз выяснилось, что у них возникли глубокие расхождения во взглядах, остальные два раза они просто молчали. Желая забыть об этих расхождениях, Рефик еще раз спросил Мухиттина, как тот поживает и что поделывает, но тут же понял, что спросил это не просто так, а держа в уме его рассказ о своих новых убеждениях, и с тревогой подумал: «Чем же, в самом деле, он занимается? С какими людьми знается?»

— Почему ненадолго? Куда идешь?

— В Бешикташ, в мейхане. Повидаюсь с курсантами.

— А, те ребята? Чем они занимаются?

— У них-то все в порядке. А ты чем занимаешься? Я недавно видел Нуреттина, он сказал, что встретился с тобой на футболе и ты был очень задумчив. Я решил: наверное, у нашего Рефика опять душевный кризис, схожу-ка навешу его.

Рефик был тронут.

— В целом у меня все в порядке.

— А в частном? — иронично спросил Мухиттин, встал с кресла и посмотрел на лежащую на столе книгу: — Гольдерлина почитываешь? Я когда-то им интересовался, но совершено не был впечатлен. Дух этих поэтов, вообще дух европейцев нам чужд, дорогой мой. Этот к тому же поклонник греков. Они нам чужды, с ними ты ничего не добьешься. Их книги только с толку тебя собьют.

— Но нам нужно многому у них научиться! — взволновано проговорил Рефик.

— Чему же, интересно мне знать?

Рефик почувствовал, что должен защитить свои книги от злобных нападок Мухиттина, и, хотя сам был не до конца убежден в своей правоте, сказал:

— Что ни говори, а у древней Греции и Возрождения нам есть чему поучиться! — Не глядя на Мухиттина и боясь, что смутится, быстро прибавил: — Культура Ренессанса, свет разума… Нам нужен свет разума, чтобы победить варварство и деспотизм…

— Ох-ох-ох! Ты, я смотрю, совсем офранцузился. Считаешь нас, стало быть, варварами?

«Нет, этого у меня на уме не было… Но что поделать — когда я вижу, как злобно он на меня смотрит, мне хочется чем-то ему ответить…» — подумал Рефик.

— Что же, ты и меня считаешь варваром? Я турок, националист, открыто об этом говорю. Что скажешь, варвар я?

— Не знаю. Не могу сказать. Я ищу…

— Офранцузился ты! Собственно, каждый, кто у нас «ищет», этим и кончает. Вместо того чтобы искать, доверься лучше чувствам. Ты уже знаешь, что я уже не прежний Мухиттин, мы с тобой говорили. Но тебе тоже не мешало бы немного измениться. А то ты, как я посмотрю, пасешься на том же месте, что и пять лет назад. Все те же наивные бредни… Оставь пустые словопрения! — Мухиттин махнул рукой в сторону книжного шкафа. — Ты ведь по-прежнему читаешь, чтобы найти ответ на вопрос, что делать в жизни, так?

— Да, так.

— Думаешь, это тебе поможет? — Мухиттин посмотрел на хмурое лицо Рефика и встал на ноги. — Я бы еще посидел, поизводил тебя немножко, да времени нет. Как-нибудь в другой раз… — Дойдя до двери, обернулся: — Ты знаешь, что творится в мире. Ты хоть задумывался о том, к чему в таком мире может привести распространение таких взглядов, а точнее, заблуждений, как у тебя?

— Я их не распространяю!

— Однако взял манеру писать книги. Читал, читал… Впрочем, большого вреда эта твоя книга не принесет.

Узнав, что Мухиттин прочел его книгу, Рефик заволновался, хотел спросить, что он о ней думает, но, взглянув в его злобное лицо, отказался от этой идеи.

— По утрам, стало быть, по-прежнему сидишь в конторе и занимаешься торговлей? — проговорил Мухиттин и еще раз осмотрел кабинет, словно вынося о нем окончательное решение. — Занимаешься торговлей, читаешь, окончательно сбиваешь с толку свой и без того затуманенный разум… И продолжаешь жить в этом доме. А часы все так же тикают себе, действуют на нервы. Как жена, дочка?

— Хорошо, — отозвался Рефик, спускаясь вслед за Мухиттином по лестнице.

Мухиттин кивнул головой, словно думая: «А разве может быть иначе?» Потом с задумчивым, рассеянным видом — Рефик никогда его таким не видел — попрощался и вышел.

Рефик не стал смотреть ему вслед, потому что решил, что, направляясь к садовой калитке, Мухиттин думает уже не о нем. Испугавшись, что, поднявшись наверх, будет прислушиваться к тиканью часов, сначала посидел немного с мамой в гостиной. Ниган-ханым завела разговор об Айше и Ремзи и спросила, что Рефик думает по поводу их отношений. Рефик сказал, что молодых людей нужно предоставить самим себе — что будет, то и будет. Потом поговорили о всяких мелочах. Решив, что теперь не станет прислушиваться к тиканью часов, Рефик поднялся наверх.

Не заходя поздороваться с Фериде-ханым, они прошли в дальнюю комнату: впереди Мухиттин, за ним Тургай и Барбарос. Едва войдя в комнату Мухиттина, курсанты растерянно остановились. Мухиттин догадывался, что они уже долгое время пытались представить себе эту комнату: как она выглядит, как обставлена, что вообще в ней есть. Мухиттин уселся на стул у стола. Рука сама собой потянулась к пачке сигарет, но брать ее он не стал. Вид застывших на месте курсантов, внимательно осматривающих комнату, его злил. «Да, мне совсем не нравится, что они узнали, как выглядит мое жилище. Но что поделать — встречаться в мейхане уже не подобает. Все смотрят… Узнают теперь, что я читаю. Я-то сам не прочь бы выяснить, что они обо мне думают, но вот то, что они так много обо мне узнают, — нехорошо!»