Нине купили осеннее пальто (демисезонное), внешне оно было неплохим, но по росту явно не подходило. Других похожих в продаже не было, а Нине пальто очень понравилось, несмотря на то, что по длине оно доставало ей почти до пяток. Девушка чувствовала себя безмерно счастливой потому, что это была, пожалуй, первая вещь, купленная в большом магазине специально для неё, а также потому, что покупателем был её родной брат Боря. Может быть, поэтому она и не видела всех недостатков купленной обновы.

Разумеется, кроме этих приобретений, наши беспечные молодые люди накупили и много другой одежды и женского белья. Кое-что купили в подарок дяде Мите и Косте. Маме и Вере взяли материи на платья, а Элочке — целую кучу различных игрушек. Кроме того, в этом же ЦУМе на подвальном этаже оказался отдел, битком набитый патефонами — то есть граммофонами, упрятанными в маленькие чемоданы. Этот музыкальный проигрыватель в те годы только начал выпускаться советской промышленностью и считался одним из самых модных. Приобретение его было давнишней мечтой Бориса, Катя не возражала. К патефону купили десятка два пластинок, с голосами Собинова, Неждановой, Утёсова, Александрова и других. Разумеется, это были не современные долгоиграющие тонкие пластинки, а тяжёлые, легко бьющиеся, на которых одну лишь арию Ленского записывали на обеих сторонах, да и то в сокращённом виде. Но в те времена и это считалось большим достижением техники, по крайней мере, в глазах тех людей, жизнь которых мы описываем.

Нагруженные покупками, Алёшкины зашли к Цикиной, забрали свой чемодан, очень тепло с ней простились и уже окончательно переехали к дяде Мите. Им оставалось пробыть в Москве около двух недель. Нечего и говорить, что все эти дни были заполнены походами по музеям, кинематографам и театрам до предела. Кроме того, были обеганы почти все крупные магазины, и в каждом из них Борис и Катя оставляли солидную часть своих денежных запасов. В «Мюзик-холле» они слушали Хенкина и Утёсова, посмотрели две оперетты, несколько раз были в разных кинотеатрах, в том числе даже в звуковом. Видели и слышали первую звуковую советскую картину «Путёвка в жизнь», и, хотя сама картина всем понравилась, но звук в ней как-то даже разочаровал. Произошло это то ли потому, что воспроизведение звука было далеко не совершенным, то ли потому, что это нововведение как бы противоречило самому понятию кино, прозванному, как мы помним, великим немым. Так или иначе, но большого впечатления звуковое кино на наших друзей не произвело. При обсуждении этого вопроса дома единодушно решили, что кино — и так хорошая вещь, и что звуком его, пожалуй, можно только испортить. Странно, не правда ли, слушать такие рассуждения сейчас, когда немая кинокартина считается каким-то допотопным архаизмом, который удивляет не только наших детей и внуков, но уже, пожалуй, и нас самих. Ведь мы теперь и сами иногда говорим:

— Неужели нам могли нравиться немые кинокартины?..

Да! И ведь не только нравились, мы даже считали, что звук в кинематографе ни к чему.

Конечно, наши путешественники вместе с теми, кто их постоянно сопровождал, т. е. Костей и Ниной, были и в Большом театре, и даже не один раз. Борис, да и Катя, сейчас уже, конечно, не могут вспомнить и рассказать обо всём виденном в те сумасшедшие дни в музеях, театрах и кино, но одно из посещений Большого театра в их памяти сохранилось более или менее отчётливо. Как правило, билеты в театры, кино, цирк и музеи покупали Алёшкины на всех. Дядя Митя на многие представления не ходил, ссылаясь на усталость или занятость на работе. Билет его иногда удавалось продать, но чаще он пропадал. Но однажды он заявил, что в месткоме своего учреждения ему достались билеты в Большой театр на оперу «Лоэнгрин», петь будет Собинов, и пойти нужно обязательно. Он сказал, что билеты принесёт прямо к началу, и чтобы все ждали его у входа в театр. Слушая отца, Костя неопределённо хмыкнул, а когда дядя Митя ушёл на работу, и молодёжь уселась завтракать, он заметил:

— Ну, папа чего-нибудь учудит…

Конечно, остальные стали его стыдить, но он только посмеивался и отшучивался. День прошёл, как и все эти дни, в обычной суматохе. К семи часам вечера все четверо — Борис, Катя, Нина и Костя стояли около колонн Большого театра и поглядывали в разные стороны, а чаще всего на трамвайную остановку, ища глазами дядю Митю. В то время о метро, первая очередь которого ещё только строилась, напоминали лишь кучки комсомольцев-строителей, одетых в какие-то непривычные для глаз брезентовые робы, выпачканные глиной и землёй, и каски, с гордым видом шагавшие по главным улицам города, да вышки шахт, огороженных деревянными заборами и как-то нелепо выделявшихся среди нарядных домов центра Москвы. По площади Свердлова тогда ходили трамваи, бывшие основным средством передвижения в городе.

Уже прозвенел первый звонок, за ним второй, у входа в театр почти не осталось людей, а дяди Мити всё не было. Костя, злорадно усмехаясь, воскликнул:

— Ну, что? Я вам говорил, говорил!

Все были огорчены: вечер пропал! Теперь уж никуда не попадёшь. А кроме того, всем, и особенно Нине, большой поклоннице музыки, хотелось послушать Собинова. Но как раз в тот момент, когда молодые люди уже были готовы направиться к остановке трамвая, чтобы ехать домой, показался запыхавшийся дядя Митя. В одной руке у него был старенький раздутый портфель, а в другой — о ужас! — авоська, из которой виднелись бутылки с молоком и наваленные грудой какие-то мясные огрызки и кости.

— Заждались, мои милые? Ну, пошли, пошли, а то опоздаем. А я задержался… Вот, простоял в очереди за костями для Рекса.

Костя возмутился:

— Как, и ты думаешь со всем этим в театр идти?

— Да нет, Костенька, мы это в гардероб сдадим.

Пошли в гардероб (так тогда называли то, что мы сейчас зовём вешалкой), разделись, и тут выяснилось, что сдать авоську в гардероб категорически нельзя. Напрасно дядя Митя спорил, грозился пожаловаться директору театра — гардеробщицы оставались непреклонны. Пришлось брать авоську с собой. Тут выявилось новое несчастье: места, указанные в билетах дяди Мити, оказались на разных рядах: два на первом ряду балкона, два на третьем ряду и один в партере. Дядя Митя решил, что в партер, как на самое почётное место, пойдёт Катя, а остальные разместятся на балконе, т. е. на галёрке. Конечно, Катя от партера отказалась. Она и так была ошеломлена этим многолюдьем, великолепием театрального убранства, и вдруг сидеть где-то одной — нет, они