ли ещё за что! Припомнит мне моё меньшевистское прошлое — плохо дело… Так будут трепать, что, пожалуй, ещё и вычистят».

Действительно, чистка директора Тралтреста Новикова продолжалась два вечера, ему припомнили не только меньшевизм, все недостатки, которые имелись в немалом количестве в Тралтресте, но и все грехи управления Морлова ДГРТ, к которым он уж никакого касательства не имел. Крепко ему попало и за вложение больших средств в строительство холодильника, которое, по мнению председателя комиссии, почему-то вообще было ненужным. Досталось ему, конечно, и за Семёнова, и за ОКС вообще. Одним словом, в своих ядовитых вопросах и замечаниях Кузнецов с такой откровенной яростью обрушивался на Новикова, как будто перед ним был не старый член партии, а махровый белогвардеец.

Между прочим, до чистки Бориса Алёшкина Кузнецов вёл себя значительно сдержаннее и до сих пор к таким резким и грубым выражениям, которыми он осыпал Бориса Яковлевича и Николая Александровича, ни разу не прибегал. Все были изумлены. Когда при высказываниях старались оттенить положительные стороны в работе треста и его директора Новикова, то Кузнецов обрывал выступавших и требовал сообщать только компрометирующие материалы:

— А какой он хороший, мы и без вас знаем! — говорил он.

Наконец, и этот, последний день чистки был окончен. Кузнецов объявил, что следующее заседание с оглашением результатов, а также вручением партийных билетов, состоится через неделю (каждый, проходивший чистку, подходя к столу комиссии, вынимал свой партийный билет и на глазах всех присутствующих передавал его председателю комиссии, который, проверив уплату членских взносов и сличив записи с лежавшим перед ним личным делом коммуниста, отдавал билет секретарю; таким образом, все проходившие чистку, на некоторое время становились как бы беспартийными).

Само собой разумеется, что чистка чисткой, а работа треста должна была идти своим чередом. Несмотря на волнения и переживания, все коммунисты, в том числе Новиков и Алёшкин, продолжали работать с полной отдачей сил. К этому времени Меднис уже освободился от своих обязанностей по чистке партячеек ДГРТ и АКО, и хотя в результате его работы было наложено немало взысканий и исключено в обеих ячейках пять человек, решения комиссии встречали аплодисментами. Все признавали действия комиссии, возглавляемой Меднисом, вполне справедливыми.

Когда Николай Александрович Новиков поведал Меднису о своих волнениях и тревогах, тот только улыбнулся и сказал:

— Ну, если таких, как ты, вычищать, так в ДГРТ и АКО больше половины надо вычистить, там Яков Михайлович Беркович один чего стоит! Ведь в прошлом ярый бундовец, а ты знаешь, как Ленин к БУНДу относился? Да и в настоящем дела у него идут не лучшим образом: план выполняется хуже, чем у нас. Однако, разобравшись, мы его только выговором наградили.

Но вот прошла неделя. Зал красного уголка снова был забит. Когда Кузнецов начал чтение протокола комиссии, то все слушали, затаив дыхание. Было так тихо, что казалось, будто зал пуст. В этой тишине отчётливо звучал голос Кузнецова, перечислявшего фамилии коммунистов и заключение комиссии. Уже были названы почти все члены ячейки, большинство прошли чистку без замечаний, кое-кому предлагалось повысить уровень своих политических знаний, нескольким были объявлены выговоры. Наконец, прозвучала фамилия директора треста. Заключение комиссии перечислило тёмные стороны биографии Николая Александровича, его меньшевистское прошлое, многочисленные недостатки в работе треста, в том числе и действия растратчика Семёнова, неправильное вложение средств в строительство холодильника. Было вынесено решение:

«За совершение всех перечисленных проступков товарищ Новиков Н. А. должен бы быть исключён из рядов ВКП(б), но, принимая во внимание его рабочее происхождение, большой партийный стаж, чистосердечное раскаяние, а также и меры, направленные им на исправление недостатков в работе треста, комиссия считает возможным ограничиться строгим выговором с предупреждением».

Вслед за тем Кузнецов зачитал короткое заключение по чистке секретаря партячейки Захарова: «За систематическое пьянство — исключить». Наконец, последним было оглашено постановление о Борисе Яковлевиче Алёшкине. В констатирующей части его говорилось, как Алёшкин не уследил за тем, что в аппарате треста окопались два проходимца, совершившие растрату в 15 тысяч рублей; что Алёшкин также, как и директор треста Новиков, неправильно ориентировался на строительство холодильника, и не только не препятствовал выделению средств на это, но и способствовал ему; в вопросе с Семёновым он пытался свалить свою вину на директора треста, а потому «за притупление классовой бдительности Алёшкина Бориса Яковлевича из рядов ВКП(б) исключить».

Такое заключение было неожиданным не только для Бориса, но и для всех присутствующих. Вместо обычных аплодисментов, которыми, как правило, всюду сопровождались решения комиссии по чистке, оглашение данного протокола сперва вызвало полное молчание, а затем какие-то перешёптывания и переговоры. Помолчав несколько минут и так и не дождавшись положительной реакции на своё решение, Кузнецов произнёс:

— Члены партии, прошедшие чистку, могут подойти к секретарю комиссии и получить свои партбилеты, исключенные имеют право подать апелляции в городскую комиссию по чистке.

Услышав заявление о том, что собрание закрыто, Меднис бросился на сцену и начал, что-то горячо доказывать Кузнецову, но тот лишь отрицательно качал головой. После этого Меднис, видимо, не сдержался, выругался и сошёл в зал. Удивлённые и подавленные люди расходились по домам, зал опустел. Никто не думал, что Бориса Яковлевича Алёшкина, пользовавшегося авторитетом, уважением и даже любовью у коммунистов и вообще среди сотрудников, вот так вдруг возьмут и исключат. Нашлись и те, кто говорил примерно так:

— Исключили — значит за дело! Может Кузнецов-то нам всего и не прочитал, мало ли, что там ещё было. Может, всего-то и рассказывать нельзя. Зря не исключат!

Всегда ведь находятся такие провидцы, предполагающие за любым человеком самое худшее, что только может подсказать их воображение. Так, конечно, было и здесь. Все разошлись, а Борис остался сидеть в углу зала, ещё не вполне осмыслив, что же произошло. Он продолжал надеяться, что это какое-то недоразумение, какая-то глупая шутка, вовсе к нему не относящаяся. Он был настолько уверен, убеждён в своей невиновности перед партией, что даже не сразу понял слова Медниса и Новикова, подошедших к нему и предлагавших как можно скорее подать апелляцию в городскую комиссию по чистке. Меднис видел, какое состояние овладело его молодым другом, а он с самых первых дней возвращения Алёшкина из Москвы был частым его гостем. Видимо, он очень привязался к Борису, к Кате и их дочурке и с удовольствием коротал у них редкие свободные вечера. Он решил проводить Бориса домой.

Когда они пришли, Екатерина Петровна, весело встретив их, предложила скорее садиться ужинать и пить чай. Но тут она заметила вид своего мужа и сразу всё поняла: