В конечном счете, в сложившейся ситуации нет ничего такого, что могло бы привести к войне, а сама ситуация преувеличена до неузнаваемости и рассматривается как реальная угроза миру во всем мире. Японцы, как неоднократно заявлялось, не имеют ни малейшего намерения воевать с Китаем. Напротив, японское правительство и народ питают самые дружеские чувства к китайцам. Они, пожалуй, больше, чем любая другая страна мира, стремятся поддерживать дружеские отношения с китайцами.

На самом деле пресс-релиз был подготовлен Томом Ламонтом. С незначительными изменениями он был выпущен Министерством финансов Японии. (Японцы хотели, чтобы Ламонт сам выпустил это заявление, но он ответил, что Моргана сочтут предвзятым и он может оскорбить китайцев - это мягко сказано. Возможно, он также опасался, что его репутация среди американских либералов будет очернена любым разоблачением его авторства; как бывший сторонник Лиги Наций, он, вероятно, не хотел публично вставать на сторону агрессора. Чтобы успокоить японцев, он объяснил, что если Иноуе "сообщит мне, в какой день он планирует выпустить заявление, я позабочусь о том, чтобы оно получило здесь дополнительную огласку".

Теперь Ламонт оказался в жесткой оппозиции к политике Вашингтона и столкнулся с дилеммой, которая всегда скрывалась в его роли банкира и дипломата. Почему он пошел на сговор с иностранной державой в военной акции, осужденной правительством США и Лигой Наций? Мог ли он принять за чистую монету историю Японии о Маньчжурии? Репортеры в Китае отмечали, что версии Мукденского инцидента исходили от японских военных и вызывали подозрения. Кроме того, широко распространены подозрения в инсценировке инцидента, преднамеренном вторжении. Как писала 21 сентября лондонская газета "Таймс", за три дня до взятия Мукдена японская армия провела "нечто вроде генеральной репетиции" вторжения, и "хотя сообщается, что причиной событий стал инцидент на Южно-Маньчжурской железной дороге, правда заключается в том, что все движение было начато еще до предполагаемого инцидента". Одним словом, свидетельств, которые могли бы заставить разумного человека задуматься, было предостаточно. Добавьте к этому явное впечатление общественности, что кабинет министров был одурачен армией, и спокойствие Ламонта вызывает недоумение.

Цинизм по отношению к Китаю, конечно, во многом объясняет симпатии Моргана к нападению на Мукден. Рассел Леффингвелл в горячем письме к Уолтеру Липпманну заявил, что возмущение по поводу Мукдена совершенно неуместно. "Лига или Америка нелепо вмешиваются на стороне китайских налетчиков и революционеров, которые держат свой народ в войне, страхе и страданиях все эти долгие годы; на стороне красной России; и против Японии, которая в соответствии со своими договорными правами поддерживает порядок в Маньчжурии и сохраняет единственное безопасное убежище, открытое для охваченных страхом китайцев". Он надеялся, что японцы "уткнутся носом" в любой протест Лиги Наций или США против их действий.

Наряду с тайной работой на Муссолини, Мукденский инцидент, вероятно, является самым тревожным эпизодом в карьере Ламонта (хотя тогда об этом никто не знал). Пытался ли он произвести впечатление на японцев элитными услугами Morgan? Или он просто пытался поддержать стоимость японских ценных бумаг? Несомненно, он хотел укрепить шаткие позиции Иноуе в правительстве. Министр финансов должен был продемонстрировать военным, что он не предаст и не будет работать против них. Более того, в ноябре Ламонт предупредил японцев, что если Иноуе будет исключен из кабинета министров, как того требовали военные, то на Уолл-стрит и в Сити наступит "явный холод". Но если Иноуе чувствовал необходимость умиротворить военных, то почему Ламонт присоединился к нему?

Как и в случае с Муссолини, Ламонт выходил за рамки связей с общественностью и переходил к пропаганде в интересах иностранной державы. Это было новое странное применение кодекса джентльмена-банкира, предусматривающего абсолютную лояльность к своим клиентам. Любой банкир мог заниматься андеррайтингом ценных бумаг, но только Ламонт мог лоббировать интересы политиков, формировать редакционные статьи в газетах и влиять на общественное мнение. Пресс-релиз, опубликованный в Мукдене, показал опасность того, что банкиры будут вести себя как политики и проявлять к иностранным правительствам такое же собственническое отношение, как и к промышленным концернам. Он указывал на опасность смешения политики и финансов в эпоху дипломатии.

Если Ламонт и был по-настоящему увлечен Мукденом, то вскоре он был грубо лишен своих иллюзий. В декабре 1931 г. к власти пришел менее либеральный японский кабинет, и Иноуэ был заменен Корэкиё Такахаси, который быстро вывел Японию из золотого стандарта. В конце января 1932 г. мир был потрясен японскими бомбардировками китайского гражданского населения в густонаселенных пригородах Шанхая. И снова японцы обвинили китайцев провокации. Тактика террористов была гораздо более откровенной, чем в Мукдене, а свидетельства жестокости - более наглядными и многочисленными. Кинохроника принесла в американские кинотеатры шокирующие кадры кровавой бойни. Ламонт был настолько потрясен, что сказал своему другу Сабуро Сонода из Йокогамского банка спекуляций, что Япония больше не сможет привлекать деньги на американских рынках - настолько ужасное впечатление оставил Шанхай. Для Дома Морганов Шанхай положил начало медленному процессу разочарования. Растерянный Леффингвелл писал Тедди Гренфеллу: "Я признаюсь, что испытывал большую симпатию к японцам в Маньчжурии, но совсем не испытывал ее к японцам в Шанхае".

Теперь Ламонту предстояло принимать на себя один ошеломляющий удар за другим. Правый терроризм, уже унесший жизнь премьер-министра Хамагучи в результате стрельбы в 1930 году, обрушился на мир финансов. Один за другим гибли японские друзья Ламонта. Во время февральских боев в Шанхае он получил телеграмму от Соноды, которая гласила: "СО СКОРБЬЮ В СЕРДЦЕ СООБЩАЮ ВАМ ОБ УБИЙСТВЕ И СМЕРТИ Г-НА И. ИНОУЭ. I. INOUYE, КАЖЕТСЯ, БУДТО ПОГАС ВЕЛИКИЙ СВЕТ, И МОЯ ДОРОГАЯ СТРАНА ПОГРУЖАЕТСЯ ВО МРАК".

Шестидесятитрехлетний Иноуэ находился в самом разгаре предвыборной кампании. Как лидер Минсэйто, он должен был стать следующим премьер-министром. Когда он выходил из машины у одной из школ в пригороде Токио, из тени вышел двадцатидвухлетний сельский юноша в рваном кимоно и черной фетровой шляпе. Он выстрелил Инуе в грудь. Убийца был членом тайного, сверхпатриотичного "Братства крови" - группы фанатичных молодых националистов. В полицейском участке он хвастался своим поступком и возлагал вину за бедность сельских жителей на дефляционную политику Иноуэ. Выступая перед журналистами в больнице Императорского университета, хмурая вдова Иноуэ с сухим взглядом объяснила, что готовилась к этому моменту, пока ее муж находился в кабинете министров.

Ламонт был глубоко расстроен: ведь именно Иноуе дал ему надежду на то, что старые прославленные семьи и их либеральные союзники смогут удержать милитаризм в узде. Он написал трогательное письмо с соболезнованиями своему другу Соноде: "Он был такой нежной душой - тем более необъяснимым кажется такой его конец".