И я улыбаюсь.

Жмурюсь, тянусь, сбрасывая одеяло, выгибаюсь, разминая мышцы, опять ловлю ощущение «почти-нормальности», только на этот раз, при свете дня, оно удивляет бесконечно вместо того, чтобы пугать.

Прогнувшийся под чужим весом матрас заставляет растянуть губы в улыбке и открыть глаза, вынырнуть из тумана дремы.

- Привет, Лис, - Зарецкий тоже улыбается. Хорошо улыбается, расслабленно, довольно. Целует. Сладко, долго, тягуче, со смаком. Изучает, как будто в первый раз, как будто не было между нами поцелуев и прикосновений. Его губы почему-то пахнут летом и сандалом. Прикосновения к моей коже: талии, рукам, плечам - медленные и такие же тягучие.

Я плавлюсь, таю, распадаюсь на составляющие. Эти движения… Жесткие, но без агрессии и дикого голода, длинные и неспешные, утягивают куда-то туда, где сладкий ликер и миндальный сироп для кофе.

- Привет, - хрипло отвечаю, когда падший отстраняется. Аарон все еще нависает, все еще улыбается, глаза потемневшие, тлеют на их дне угли желания.

И он проводит пальцами по моим скулам, подбородку, вдоль нижней губы, самые кончики касаются шеи. Он наблюдает за своими действиями и моей реакцией, с непонятным, завораживающим выражением на лице. Немного прищурив глаза, следит за каждой линией.

И это тоже пронзительно и остро. Только не так, как раньше, теперь почему-то все совсем по-другому. У этого всего другие оттенки.

- Как спала?

- Как вымотанная собирательница, - моя улыбка теперь неуверенная, потому что мне кажется, что я знаю, почему и откуда все это. Я касаюсь Зарецкого в ответ, ничего не могу поделать с этим желанием. Он в простой синей футболке, со взъерошенными волосами, от одежды пахнет все-таки оладушками. – А ты?

- Хорошо, Лис. Встанешь или еще поваляешься?

Это не тот ответ, который я ожидала услышать, но, судя по выражению лица – сытому и довольному – все действительно хорошо. И я рада, я могу выдохнуть с облегчением. Потому что, если честно, мне не хочется, чтобы Аарон вспоминал. Я все еще боюсь этих воспоминаний.

- М-м-м, расскажи про обе опции, - морщу нос. – Хочу иметь полное представление о доступных вариантах.

Улыбка хозяина «Безнадеги» в этот момент по-настоящему мальчишеская. А потом он вмиг становится наигранно собранным и серьезным, поправляет невидимые очки на переносице, картинно приглаживает волосы, затягивает узел такого же невидимого, как и очки, галстука.

Я зависаю на падшем, на том, как он дурачится.

Дурачится. Зарецкий. Ага…  

- Значит, опция первая: если встанешь, сырники будут еще теплыми, кофе – горячим, а Вискарь сытым. Если решишь поваляться, то все остынет, рискуешь нарваться на голодного кота и Данеш с северной, приносящих клятву верности Дашке.

Я закрываю глаза на миг, чтобы прийти в себя. Потом открываю, собираю поплывшие мозги в кучу. Скорее всего, выражение лица у меня, как у австралийца, впервые увидевшего снег.

- Какой сложный выбор, - качаю в итоге головой, подаваясь к Аарону. – Сырники сам делал?

- Даже кофе сам варил, - бьет падший себя кулаком в грудь, заставляя мои губы растянуться еще шире и снова зависнуть. Правда, на этот раз на меньшее время. Не синий экран, а так… всего лишь тормоз при загрузке страницы.  

- М-м-м, - тяну, - ты знаешь, чем соблазнить девушку, Шелкопряд.

- Почему Шелкопряд? – раздается от двери, и мы оба поворачиваем голову к проему. Там стоит Дашка, на ее руках черным комком снова чем-то недовольный кот, а сама ведьма смотрит с любопытством и немного оценивающе. Будто решает стою я доверия или нет.

- Очень немногие знают, что я падший, Даш, - отстраняется от меня Зарецкий, - еще меньше знает, что я Серафим. Большая часть думает, что я просто иной: может колдун, может шаман, может что-то еще, что я могу найти и достать то, что найти и достать не может больше никто.

Дашка щурится, закусывает в задумчивости губу, склоняет голову, а через миг ее глаза вспыхивают от пришедшей догадки, она вся выпрямляется и подбирается.

- Я помню, - кивает энергично, - Бабочка. У Шелкопрядов самый острый нюх, - мелкая задирает немного нос, улыбается широко и довольно, и Аарон так же широко улыбается в ответ. В его взгляде на мелкую гордость почти родительская, нежность, что-то еще. Там много всего намешено, очень-очень много.

И мелкая вдруг становится действительно мелкой: ребенком, а не будущей верховной ведьмой. Менее серьезная, менее сосредоточенная, просто ребенок, которому разрешают им быть. Ее поощряют, любят и ею гордятся.

А мое горло стискивает спазмом, сжимает, стягивает грудную клетку.

Черт, я с ними… расклеюсь… Уже расклеиваюсь. Скоро начну видеть единорогов, жрущих радугу и какающих бабочками.

- Ага, - кивает Аарон, пока я в который раз за это утро пытаюсь прийти в себя.

- И тебя не напрягает? – чуть сводит брови юная ведьма.

- Что, по-твоему, должно меня напрягать? – хозяин «Безнадеги» поднимается на ноги, идет к Дашке, засунув руки в карманы джинсов, пытливо всматривается в бледное лицо. Лебедева в тупик ставит не только меня…

- Ну-у-у, - разводит она руками, - ты, типа, великий и грозный, чувак-с-самыми-большими-яйцами в городе, а тебя сравнивают с бабочкой, - морщится скептически. – С букашкой-таракашкой.

- Дашка, - ржет Зарецкий, подталкивая ее в коридор, - что у тебя в башке? – бросает на меня короткий взгляд. – Пойдем, Эли нас догонит. Догонишь?

- Да, - киваю благодарно. Все-таки хочется умыться и переодеться перед завтраком, а еще переварить все то, чему стала свидетелем, вернуть мозгам нормальное состояние, потому что я чувствую, как в башке булькает малиновый кисель.

- И вы тогда расскажите, что произошло? И почему кухня в таком состоянии? И что это за каракули в гостиной?

Дашка сыпет вопросами, как песком через сито. А мне вдруг становится стыдно, что она увидела это все. Ну… вообще все…

Черт!

Я стучу затылком по стене над изголовьем несколько раз от части, чтобы прийти в себя, от части, чтобы проверить, насколько в этом доме толстые стены.  

Блин, Эли… Докатилась!

Завтрак проходит под Дашкиным понимающим, немного ехидным, немного удивленным взглядом и скупым «тяжелый день» Зарецкого вместо объяснения. Кухня, кстати, выглядит немного приличнее, чем я запомнила вчера: то ли Аарон моргнул-и-все-поправил, то ли моя память меня подводит. Единственное, с чем у падшего «моргнуть» не вышло – с раздолбанной столешницей у раковины.

К моему удивлению Лебедева особенно не настаивает на подробностях. Просто смотрит своими темными глазищами и прячет в уголках губ улыбку.

Вопросами начинает сыпать, когда вспоминает про фотки и документы в гостиной. И Аарон отвечает. Неохотно, без подробностей, опуская лишние детали.