– О, тогда… поживем – увидим! – отвечал великан.

С этого дня опять, как и прежде, его повсюду стали сопровождали «кузены».

Роли, однако, изменились. Теперь гигант каждое утро спрашивал Бералека:

– Вы ничего не хотите мне сказать?

– Ветер переменился ночью – будет дождь, – в свою очередь, отвечал молодой человек.

Предчувствуя приближение грозных событий, кавалер оставил Лоретту в ее убежище, где она коротала дни с Пусетой.

Таким образом, лишившись хозяйки, косметический магазин должен был закрыться. Но Кожолю вдруг что-то пришло в голову:

– А! вот мысль! – воскликнул он.

И через час после этого восклицания он привел Розалию из ее уединения, наводившего на нее такой страх, и поместил за прилавком магазина – бесприбыльного производства, потому что торговля шла в последние три недели так вяло, что принесла всего-то только три экю.

Когда Монтескью узнал, что миллионы Сюрко надо ждать три месяца, он сказал:

– Ну, время терпит! Всегда успею купить Барраса и Фуше.

Но однажды утром аббат вбежал к Пьеру и Ивону, бледный и взволнованный, и тотчас же крикнул им:

– Сокровище! Подайте миллионы сюда сейчас же, или все для нас потеряно!

Монтескью прибежал в дом Сюрко прямо от Жозефа Фуше, пронырливого человека, почти обещавшего прошлой ночью в Фраскати продать себя роялистскому вождю, говоря при прощаньи:

– Господин аббат, на утро того дня, когда я буду назван министром полиции, приходите ко мне. Может быть, к тому времени я приищу вам особу, которая пожелает ради вашей пользы принять четыре миллиона, предлагаемые за ее услуги.

Жозеф Фуше получил министерский портфель 1 августа 1799 года. «Время терпит!» – повторял про себя Монтескью, вместо того чтобы тотчас отправиться на свидание, назначенное когда-то будущим полицейским временщиком. Он ловко пропускал дни и все откладывл торг, используя в этом случае тактику, принятую против нуждающихся купцов, чтобы выгоднее получить товар.

Наконец месяц спустя после вступления Фуше в должность роялист появился в министерстве.

Бывший член Конвента принял его холодно, с непроницаемым выражением на лице, ожидая первого слова аббата.

– Гражданин министр, я пришел закончить наш интересный разговор.

Фуше устремил глаза в пространство, как будто перебирая воспоминания.

– Разве вы забыли ночь в Фраскати? – продолжал Монтескью.

– Ах, да! – произнес Фуше. – Когда мы забавлялись – понятно, шутя – сочинением плана заговора, какой должен бы был составить враг Директории, чтоб свергнуть ее и самому занять ее место.

– Да, это так.

– Как, неужели вы еще думаете об этой шутке, аббат?

– Ну, да; она меня тем более позабавила, что мы зашли… немножко далеко. Мы даже замешали в нее имена людей, которых должен был принять в свою партию желавший сыграть сию шутку.

– В самом деле! Припомните-ка эти имена, пожалуйста, а то у меня такая скверная память, что я и забыл их.

– Мы предположили, что легко можно было бы купить Барраса, Сийэза и Роже Дюко, трех из пяти членов Директории.

– Вот и все? – спросил Фуше бесстрастно.

– Нет, нет, мы решили, что план неосуществим, если мы не найдем четвертой личности…

– Ах, да! Помню… необходимого человека… главную пружину.

– Именно!

Министр оставался по-прежнему равнодушен, как будто игра не касалась его.

– Ну, что ж! – сказал он. – Нашли вы этого человека, которому хотели отсчитать миллион?

– О, миллион! – произнес презрительно аббат. – Миллион – чистый пустяк. Вы, вероятно, не помните, с какой поспешностью я принял к сведению одно ваше очень справедливое замечание.

– Какое замечание? Право, мне так совестно злоупотреблять вашей снисходительностью, но я должен сознаться, что мне необходима посторонняя помощь, чтобы вспомнить. Какое замечание мог я вам сделать? – сказал бывший член Конвента, притворяясь беспамятным.

– Но, гражданин министр, вы мне дали понять, что невозможно угадать заранее условия для приобретения недостающего человека. «Потому что, – сказали вы, я вам приведу ваши собственные выражения, – потому что подобный человек, не имея сегодня места, будет стоить только миллион, но он же ценится гораздо выше, если завтра занимает важный пост, на котором он может быть в десять раз полезнее своим друзьям».

– Я это сказал? Я?

– И вы прибавили, когда я говорил о четырех миллионах, вы прибавили, что это кажется вам даром, который можно принять.

После этих слов оба собеседника с минуту молча смотрели друг на друга.

– В таком случае, – медленно произнес Фуше, – надо предложить ему эти четыре миллиона… если они у вас есть.

– Да, четыре-то миллиона есть, а…

– А что же?

– Человека-то нет. Поэтому я и пришел напомнить вам ваше обещание.

– Какое?

– Указать этого человека на другой день после вашего назначения министром полиции.

– Кажется, вы сильно отсрочили «другой день», потому что вот уж полтора месяца, как я занимаю этот пост, – сказал Фуше, тонкие губы которого сложились в улыбку.

– Я предоставил вам время позаботиться сначала о самом необходимом, гражданин министр.

Фуше откинулся на спинку стула и, вместо того чтоб продолжать торг, спросил с легкой насмешкой:

– Читали вы, аббат, басни Лафонтэна?

– Да, было время.

– Если вам придет фантазия перечитывать их, то рекомендую вам одну: «Заяц и черепаха».

«Куда он метит? – подумал аббат. – Уж не возрос ли его аппетит – и четыре миллиона уже не могут насытить его?»

– Эта басня чрезвычайно правдива, – продолжал Фуше. – Беспрестанно повторяя себе, что у него хватит еще времени опередить врага, заяц кончил тем, что отстал от черепахи.

Слушая слова министра, вождь роялистов почуял неведомую опасность.

– Как вы думаете, аббат, нельзя ли применить эту басню к одному из ваших знакомых? – спросил Фуше тем же ироническим тоном.

В свою очередь, Монтескью притворился, что не понимает.

– Не хотите ли, я помогу вам отгадать его? – спросил министр.

– Я только что собирался просить вас об этом.

– Так слушайте! Эта знакомая вам личность, вполне уверенная в своем успехе, поступила точь-в-точь как заяц в басне. Воображая, что дела ее блестящи, она слишком замешкалась, потому что не видела вокруг себя достойных внимания конкурентов. Она думала, что ненависть и презрение, которые Директория навлекла на себя, со временем будут только расти. Тогда довольно станет одного легкого толчка – и подгнившая власть рушится… а ваш друг явится один на место этого проклятого и оплеванного правительства.