– Да, это довольно верный расчет, по-моему! – прервал аббат, внешне спокойный, но в душе чувствуя смутную тревогу.

– Выслушайте дальше. Ваш знакомый осмотрелся, чтоб сосчитать своих врагов. Он увидал, что партия герцога Орлеанского слишком слаба, чтоб стоило заниматься ею. Что касается республиканской, то она изжила себя, а Франция жаждала новизны. Верно ли все это, аббат?

– Все справедливо.

– Оставалась одна черепаха.

– Как – черепаха?

– Нет… я хотел сказать: третья партия. Эта последняя на минуту заставила задуматься вашего друга, потому что у нее был сильный лидер – генерал Бонапарт, серьезный противник, за которым выстроилась целая свора, жадная и зубастая. Но ваш товарищ скоро успокоился. Наполеон поступил глупо, оставив отечество, чтоб ехать в Египет, где скоро вспыхнул бунт против него. Голод и чума бичевали его, и англичане преградили выход с моря. Верно ли я говорю, господин Монтескью?

– Да, – подтвердил аббат, чувствуя все возраставшее беспокойство.

– Итак, заяц, думая, что нечего бояться черепахи, счел возможным отложить дело в долгий ящик. И он так удачно растратил время на пустяки, этот заяц… нет, ваш друг, я хочу сказать, что даже не побеспокоился вовремя явиться на одно свидание. И так, день за днем, пропустил шесть недель.

Монтескью слегка побледнел, ясно поняв, что он, желая быть поискуснее, возможно, перешел невидимую границы.

– Но, гражданин министр, в чем же изменились обстоятельства? Сегодня, как и шесть недель тому, когда вы получили полицейскую префектуру, положение дел остается тем же.

– О-о! Вы думаете? – спросил Фуше, покачивая головой.

– Без сомнения. Бонапарт не может оставить свой пост без предписания Директории – а она слишком боится его, чтоб вызвать во Францию.

Вместо ответа министр наклонился к своему бюро, отыскал нужную бумагу, подал ее роялисту и сказал:

– Взгляните, аббат, на этот рапорт полиции, адресованный мне одним агентом, который мне очень дорого стоит – из Неаполя, где, как вы знаете, английский адмирал Нельсон развлекается с любезной леди Гамильтон.

Монтескью колебался – взять ли эту бумажку. Язвительный тон Фуше предсказывал ему плохие вести.

– Читайте, любезный аббат, читайте. Клянусь, что вас заинтересует этот секрет, перехваченный моим агентом у англичан, которые употребляют всевозможные усилия, чтоб не разгласить его. Вы да я – мы одни будем знать его до завтрашнего дня.

Аббат схватил листок и быстро пробежал его глазами. Возвращая его Фуше, Монтескью был бледен и мрачен. Успех, в котором он ни минуты не сомневался, таял у него на глазах. Рапорт доносил, что Бонапарт, не спрашивая никакого позволения, внезапно дезертировал из армии и тайком вышел в море, чтоб возвратиться во Францию, куда его призывали партизаны, уверенные, что пришло время свергнуть Директорию. Генерал проскользнул мимо неприятельского флота, крейсировавшего перед Египтом. Как только англичане узнали об этом, в погоню устремились десять кораблей, три недели бороздившие Средиземное море, безуспешно преследуя фрегат-невидимку Muiron, уносивший беглеца.

– Ну, что же, аббат, вы скажете об огромном камне, на который налетела триумфальная колесница вашего друга? – спросил Фуше, принимая обратно рапорт.

На пороге страшной опасности, поставившей на карту его будущее, Монтескью почувствовал, что надо поспешить с развязкой, так легкомысленно оттянутой.

Он встал со стула, торопливо подошел к бывшему члену Конвента и спросил сухо:

– Когда вам нужны четыре миллиона, гражданин министр?

Фуше почесал за ухом и ответил с улыбкой:

– Разве предложить четыре миллиона сейчас… мне кажется что…

– Вам кажется… что?

– Мне кажется, что мы договорились: ценность человека зависит от обстоятельств, в которые он поставлен. Может быть, я ошибаюсь, но, мне сдается, обстоятельства неожиданно обрели такую важность, что значение нужного вам человека возросло еще на одну ступень.

– Но, гражданин министр, заметьте, что говорит рапорт: вот уже три недели, как генерал Бонапарт покинул Египет, но до сих пор о нем нет никаких известий. Бесспорно, обстоятельства сложились бы крайне неблагоприятно для меня, доберись Бонапарт до Франции… но ничто еще не доказывает, что генерал в настоящую минуту не погиб в кораблекрушении или не попал наконец в руки англичан.

– Ваши замечания вполне справедливы. Но не хотите ли сознаться в одной вещи? – спросил Фуше с тем же насмешливым тоном.

– В какой?

– Что, если, по чистой случайности, Бонапарт высадится на твердую землю… в тот день нужный человек, безусловно, будет стоить пяти миллионов.

– Согласен! – отвечал роялист, раскланиваясь на прощанье.

Он удалился, напутствуемый последними словами министра:

– Перечитайте же басню о зайце и черепахе, аббат. Выжидая да выжидая, заяц может кончить тем, что черепаха его обгонит.

Понятна поспешность, с которой Монтескью дошел до дома Сюрко.

– Да, – шептал он, – мне необходим этот продажный министр. Он прав, говоря, что я слишком долго выжидал. Нужно заполучить корыстолюбивого Фуше до приезда проклятого… а чтоб заполучить его, нужно немедленно найти миллионы Дюбарри.

Поэтому, явившись впопыхах в дом Сюрко, он в волнении закричал:

– Сокровище! Подайте сейчас же миллионы… или все погибло для нас!..

Бералек отрицательно покачал головой и сказал:

– Невозможно, аббат! Мы не знаем, где отыскать Точильщика, который провалился куда-то… а нам остается еще два месяца до истечения срока.

Этот ответ раздражил вождя, и он, в порыве бессильного отчаяния, яростно проворчал:

– На кой черт мне семнадцать миллионов!.. Мне нужны только пять!.. Только пять – и мы спасены!.. О! Я бы отдал половину миллионов Дюбарри, только чтоб сейчас же держать в руках пять!

Ивон и Пьер переглянулись. Обоим пришла в голову мысль о Лебике.

– Вы серьезно предлагаете эту половину? – спросил Кожоль.

– Да, да! – лихорадочно повторял аббат.

– В таком случае я бегу за человеком, который может исполнить ваше желание! – воскликнул граф, бросившись наверх к мансарде гиганта.

Устав от постоянного присмотра своих телохранителей, Лебик в последнее время предпочитал спать в мансарде, где по крайней мере его оставляли одного.

– Согласны, Лебик! Согласны! – вскричал Кожоль, врываясь в комнату.

Она была пуста!

На одной из перегородок Пьер прочел следующую фразу, начерченную углем крупными буквами:

«Я предлагал половину в продолжение месяца. Выждав окончания срока, я беру все».

Из окна спускалась веревка, связанная из кусков той, которой он когда-то был связан и которую позаботился сохранить.