– Значит, это не выдумка. Не плод моего воображения. Не безумие…

– Как несправедливо! Ты… Ты ничто! Должник! Раб! Вивал предназначался мне!

При виде ее ярости Удинаас отшатнулся, сообразив. Выдавил из себя горький смешок.

– Ты сама его призвала? Ты жаждала его ядовитой крови, но не вышло, он выбрал меня. Если бы я мог, я бы с тобой поменялся. С удовольствием… Нет, неправда, как бы ни хотелось верить… Радуйся, что эта кровь не течет в твоих жилах. Это действительно проклятие!

– Лучше быть проклятой, чем… – Она запнулась, отвела взгляд.

Он всмотрелся в ее бледное лицо в обрамлении светлых вьющихся волос, которые шевелил слабый ветерок.

– Чем что, Пернатая Ведьма? Чем быть рабой, рожденной от рабов? Обреченной бесконечно выслушивать мечты о свободе – слово, которое ты не понимаешь и, вероятно, никогда не поймешь. Плитки должны были служить тебе, а вовсе не твоим соплеменникам. В этих плитках тебе почудился шепот свободы. Или того, что ты за нее приняла. Так и ли иначе, проклятие – не свобода. На каждом шагу западни, капканы, которые удерживают тебя в поединке недоступных пониманию сил. Выбирая смертных, силы эти, очевидно, предпочитают рабов, поскольку те изначально осознают характер предполагаемых отношений.

Она бросила на него сердитый взгляд.

– Но почему ты?

– А не ты? – Удинаас отвел глаза. – Наверное, потому, что я не мечтал о свободе. До того, как стать рабом, я был должником, как ты мне все время напоминаешь. Долги – тоже своего рода рабство, замкнутый круг. Лишь единицы могут сбросить с себя эти цепи.

Она подняла руки, поглядела на ладони.

– Не верится. Мы здесь или не здесь? Все такое настоящее…

– Сомневаюсь.

– А можно остаться?

– В мире плиток?

– Ты не об этом мечтаешь во сне, верно?

Он поморщился, скрывая улыбку, – в вопросе нечаянно прозвучал намек.

– Нет. И я тебя предупреждал.

– Все ждала, когда ты это скажешь. Только не таким скорбным тоном.

– Думала, разозлюсь?

Пернатая Ведьма кивнула.

– Злости было много, но она прошла.

– Как ты ее поборол?

Он поглядел ей в глаза, покачал головой и снова обернулся на руины.

– Разрушение, побоище… Ужасно.

– Может, они заслужили…

– Вопрос «заслуженности» должен подниматься крайне редко. Если вообще должен. Он ведет к беспощадным суждениям и неумолимой жестокости. Зверство, совершенное во имя справедливости, порождает новые зверства. Мы, летери, уже и так прокляты своей праведностью, не нужно усугублять.

– Ты живешь мягко в очень жестком мире.

– Я уже сказал: злость мне знакома.

– Но ты ее гасишь, прежде чем она кому-то навредит.

– То есть гасить злость приходится мне одному?

– Боюсь, что так.

Он вздохнул.

– Пойдем обратно.

Бок о бок они зашагали в сторону дикарей и их пещерной деревни.

– Если бы понять, что они говорят, – произнесла Пернатая Ведьма.

– Их шаман умер.

– Будь ты проклят, Удинаас!

В ущелье тем временем кое-что изменилось – появились четыре женщины и мальчик человеческой расы.

Воин обратился к мальчику; тот ответил на его языке, затем показал на Удинааса и Пернатую Ведьму, нахмурился.

– Летери.

– Ты меня понимаешь? – спросил Удинаас.

– Почти.

– Ты мекрос?

– Почти. Должники летери. Мама с папой. Они убежали и жили с мекросами. На свободе.

Удинаас показал на разрушенный город:

– Твой дом?

– Почти.

Он взял за руку одну из женщин.

– Здесь.

– Как тебя зовут?

– Руд Элаль.

Удинаас бросил взгляд на Пернатую Ведьму. На торговом наречии мекросов «руд» означало «найденыш». Хотя откуда ей знать…

– Найденыш Элаль, так ты меня лучше понимаешь?

Лицо мальчика просветлело.

– Да! Хорошо! Ты моряк, как мой папа.

– Эти люди спасли тебя?

– Да. Они бентракты. Или когда-то были. Что это значит? Не знаешь?

Удинаас покачал головой.

– А еще кто-нибудь выжил, Найденыш?

– Нет, все умерли. Или еще были живы, но потом умерли.

– А ты как спасся?

– Я играл. Вдруг что-то загремело, и люди закричали, улица поднялась и треснула, и наш дом провалился. Я покатился к большому пролому с ледяными клыками и ударился о чьи-то ноги. Она стояла, как будто улица была ровная.

– Она?

– Это торговый язык, да? – перебила Пернатая Ведьма. – Я начинаю понимать. Вы с Хуладом между собой на нем говорите.

– Она была как белый огонь. Очень высокая. Она наклонилась и подняла меня. – Мальчик показал, как его схватили за ворот старой рубахи. – И сказала: «Нет, дудки!» Потом мы пошли сюда по воздуху, высоко-высоко. А она все ругалась.

– Она еще что-нибудь говорила?

– Что ей нелегко далось это зачатие, и она не позволит какому-то треклятому безногому ублюдку все испортить. Пусть даже не мечтает. А что такое зачатие?

– Так я и думала, – пробормотала Пернатая Ведьма по-летерийски.

Нет.

– Потрясающие глаза, – продолжила она. – Наверное, в мать. У тебя они гораздо темнее, мутнее. Но рот…

Нет!

– Сколько тебе? – с трудом произнес Удинаас.

– Не помню.

– Сколько тебе было, когда лед разрушил город?

– Семь.

Удинаас победоносно повернулся к Пернатой Ведьме.

– Да, – повторил мальчик, – семь недель. Мама все говорила, что я слишком быстро расту. Я, наверно, высокий для своих лет.

Пернатая Ведьма почему-то криво улыбнулась.

Воин снова заговорил.

Мальчик кивнул.

– Улшун Прал хочет задать тебе вопрос.

– Спрашивай, – удивленно произнес Удинаас.

– Раэ’д. Веб энтара тог’рудд н’лан н’вис тхал? Лист вах олар н’лан? Сте схабин?

– Женщины боятся, что я их съем, когда подрасту. Они хотят знать, что едят драконы. Я не понимаю, что все это значит.

– Как их можно съесть? Они же… – Удинаас запнулся. Странник меня возьми, они ведь не знают, что они мертвые! – Скажи им, что бояться нечего, Найденыш.